получается.
Жилище выглядело не ахти. В углу корчилась от старости кровать, на журнальном столике воняла чашка с горой окурков. Повсюду валялись платья, кофточки. У окна замерли два чемодана – но не так, как обычно замирают они перед дорогой, а так, будто потерпели кораблекрушение. Где-то была открыта форточка, и выл сквозняк.
– Догадываешься, почему я здесь? – спросил Михалыч. Стула он не нашел и, сняв шляпу, присел на расползающуюся пачку бумаги.
Кошечка затянулась, качнула головой. Дым от сигареты танцевал в темном воздухе что-то восточное.
– Ты преследуешь Зубова с супругой?
– Он женился на авокадо, – хрипло сказала Софи.
– Ты что, расистка?
– Она овощ. Он – заяц. Кто у них родится? Баклажан с ушами?
– Послушай, киска…
– Софи, – сказала она и раздраженно дернула хвостом.
Михалыч хмыкнул, потом хмыкнул еще раз, не сдержавшись, и наклонился вперёд.
– Софи, ты молода. У тебя все впереди. Не трать свое время на прошлое.
– Считаете себя умудренным жизнью?
Михалыч вывернул шляпу туда-сюда.
– Скорее, потрепанным.
– С чего вы решили, что я их преследую?
– Ты знаешь, что она авокадо. Ты переживаешь не лучшие времена, судя по… – Михалыч обвел лапой комнату, а потом постучал по своему импровизированному стулу. – У тебя пачка бумаги, которая тебе явно не по карману. На такой же писали угрозы.
– Я подрабатываю в «Телеграфе». Мне этой бумагой выдают зарплату. Именно поэтому она мне и не по карману.
– Софи…
– Если у вас швы разошлись, и синтипон вылезает наружу, это не значит, что надо остальных учить жизни.
– Софи! – Михалыч повысил голос, теряя терпение. – Мне не обязательно доводить дело до конца, если ты обещаешь больше не преследовать Зубова с супругой. Мы с моей совестью, так сказать, можем прийти к соглашению и закончить расследование на этом визите. Деньги за заказ поделим. Выпьем по чашечке меда…
Кошечка в последний раз затянулась и метко кинула окурок в чашку. Рассыпался сноп искр, освещая нацарапанную прямо на столешнице заячью морду и воткнутый в нее нож.
– Идите вы, Михайлов, к черту со своей совестью.
***
Михалыч с тяжелым сердцем вышел из Подковы, сел в свой «ГАЗ» и стал ждать. Ледяные сиденья морозили спину сквозь плащ и мех, уши дрожали от холода даже под шляпой.
– Один поросёнок пошёл на войну, второй поросёнок – в церковь. Третий взял в лапы совок и метлу и что-то куда-то…
Вельветовая кошечка выскочила из дома в коричневых сапогах и залежалом пальто угольно-черного цвета. Она прищурилась на яркое солнце, нагнула голову, прячась от ветра, и решительно пошла по трамвайным путям.
– Плохой поросёнок, – устало сказал Михалыч себе под нос. – Очень плохой.
Он выждал, пока Софи дойдет до перекрёстка, завёл «ГАЗ»
