глубоко почитала Вселенную.
Некоторое время Дэл Бишоп лишь подчеркивал царившее молчание всплесками своих весел. Но вдруг его поразила одна мысль.
– Вы не сказали мне, как вас зовут, – заметил он вежливо.
– Меня зовут Уэлз, – ответила девушка, – Фрона Уэлз.
На лице его отразилось великое почтение, которое все усиливалось, пока не перешло, наконец, в нечто вроде благоговения.
– Вы… Фрона… Уэлз? – медленно произнес он. – А Джекоб Уэлз, значит, приходится вам батюшкой?
– Да, я дочь Джекоба Уэлза, к вашим услугам.
Он собрал губы, издал протяжный тихий свист в знак того, что понял, наконец, в чем дело, и перестал грести. – Перебирайтесь-ка опять на корму и не мочите больше ног, – скомандовал он, – а жестянку дайте мне.
– Разве я плохо работаю? – с негодованием спросила Фрона.
– Нет, работаете вы как следует, но… но вы…
– Та самая, какой я была прежде, чем вы узнали мою фамилию. Ну, беритесь-ка за весла – это ваше дело, а я займусь своим.
– О, вы-то справитесь! – пробормотал он в восхищении, снова нагибаясь над веслами. – Так, так, значит, Джекоб Уэлз приходится вам отцом. И как это я сразу не догадался!
Когда они добрались до кишащей людьми песчаной отмели, заваленной грудами самого разнообразного багажа, Фрона Уэлз задержалась на некоторое время, чтобы пожать руку своему перевозчику. И хотя пассажирки, с которыми Дэлу Бишопу приходилось до тех пор иметь дело, никогда не делали ничего подобного, он нашел такой поступок вполне естественным для дочери Джекоба Уэлза.
– Помните, что мой последний кусок будет всегда к вашим услугам, – сказал он, не выпуская ее руки.
– И последняя рубашка тоже, не забудьте, пожалуйста.
– Вы… вы прямо молодчага! – воскликнул он, в последний раз пожимая ей руку. – Право!
Короткая юбка не сковывала свободных движений, и она с удовольствием заметила, что избавилась от мелкой семенящей походки, к которой приучили ее городские тротуары. Теперь она шла свободным легким шагом, который вырабатывается на тропе и усваивается ценой долгих странствий и испытаний. Не один золотоискатель, жадно поглядывая на ее ноги, затянутые в серые гетры, разделял восхищение Дэла Бишопа. И не один из них, заглянув ей в лицо, старался сделать это еще раз, ибо это открытое лицо дышало искренней дружеской приветливостью, а глаза всегда светились улыбкой, готовой расцвести в любую минуту. И стоило заглянувшему улыбнуться, как глаза Фроны тотчас же отвечали ему смеющимся сиянием. Этот ласкающий свет отражал всю гамму настроений – он говорил о веселье, сочувствии, радости жизни, юморе и дополнял собою то, что зажигало его. Иногда он разливался по всему лицу, точно заря, предвещающая радостный восход, пока улыбка не начинала искриться на нем. Весь облик девушки дышал неизменным дружелюбием и искренностью.
Многое вызывало ее
