с кроватью – тумбочка, на которой стоял небольшой графин, а рядом с ним – стакан. Для мальчика.
Для него.
Он сел на край кровати и заплакал. Не как тогда, когда испугался гусей, или из-за того, как на него смотрел Орвис, когда он дал слишком много зажигания. Нет – это были слёзы счастья, едва заметные. Эди увидела это и села рядом с ним. Она обняла его, и ему это понравилось.
– Тут не о чем грустить, – сказала она.
– Я не грущу, – пробормотал он, зарывшись лицом в её комбинезон.
Он вдыхал запах, который до конца жизни называл «запах Эди»: она пахла тёплым солнечным светом, свежеиспечённым хлебом и мылом.
– У меня никогда не было своего собственного…
«Чего, – подумал он, – собственного чего?» Дома? Комнаты? Места? Вот, вот оно. У него никогда не было собственного места, не считая места под кухонным столом, куда он залезал, когда его мать… когда его мать превращалась в то, во что её превращали выпивка и мужчины с завода, приходившие повеселиться. Место. Точно. Для него никогда не было места.
– …графина. У меня никогда не было своего собственного графина с водой на моей собственной тумбочке у моей собственной кровати в моей собственной комнате в моём собственном доме, – он сделал глубокий вдох. – Я не грущу, я счастлив, просто счастлив…
Какое-то время они сидели в тишине. Вдруг его живот заурчал, и это услышала Эди.
– Ты голоден?
– Я бы поел, – ответил он.
– Тогда как насчёт толстого куска свежего хлеба с мёдом и стакана молока?
Но ему дали не просто хлеб с мёдом и молоко. Хлеб был тёплый, порезанный кусками шириной… шириной с его сложенные ладони. Он был щедро намазан солоноватым маслом и полит только-только начавшим засахариваться мёдом из банки с полки рядом с плитой. Молоко было со сливками, настолько густыми, что их можно было жевать. И чтобы сделать молоко совсем идеальным, Эди размешала в нём полную ложку того же мёда.
Он откусил большой кусок хлеба и подумал о Боге. Он никогда особо о нём не думал, хотя частенько слышал, как в барах, где он пел, поминали его, когда ругались. Но всего один кусок тёплого хлеба с маслом и мёдом заставил мальчика думать о нём. Вкус был таким потрясающим, что мальчик подумал, будто бог явно имеет отношение к этому хлебу, к этому мёду, к маслу, к этому вкусу, и вообще к тому, как всё складывалось.
Тут точно не обошлось без Бога.
Он хотел как-то сказать об этом Эди, но не мог подобрать нужных слов, поэтому повернулся к ней и улыбнулся.
– Спасибо, – сказал он с полным ртом.
– Пожалуйста, – ответила она, одновременно трепля его по волосам и кладя нож для хлеба обратно в шкаф. – Когда доешь, нам надо будет сделать кое-какую работу по дому.
Эди налила себе немного кофе из большого серого металлического чайника, стоявшего на плите, и сделала глоток.
– Почему бы сразу не подключить
