неистовство.
– Я-то здесь при чем? – искренне изумился Гунтер. – Я проснулся, стал переодеваться, а тут…
Получилось же следующее: только германец успел натянуть новенькие, хрустящие, туго охватившие ноги штаны, как дверь отворилась и на пороге нарисовалась гигантская фигура, заслонявшая собой золотистый утренний свет. Фигура вплыла в сарай и, нависнув всей своей мощью над обомлевшим Гунтером, принялась неторопливо развязывать шнурок на бюсте, сопровождая сие действие такими словами, произнесенными густейшим контральто:
– Дождался, милый, своей курочки?
– Какая… к-курочка… – мотнул головой доблестный оруженосец, на всякий случай медленно отползая подальше – в случае, если бы фигура рухнула на него всей своей тяжестью (а она, видимо, и собиралась сделать это), германец был бы раздавлен в лепешку.
– Меня звать Сванхильд, – пророкотала дева, выкраивая на своем рябом от веснушек лице некое подобие милой улыбочки.
Гунтеру искренне захотелось закричать: «Мама!» и оказаться как можно дальше от замка Фармер. Какое это, к бесу, Средневековье? Разврат сплошной!
Когда лиф простецкого платья Сванхильд начал недвусмысленно сползать вниз, обнажая веснушчатые плечи и внушительные молочно-белые дыни, которые лишь с натяжкой можно назвать грудями, Гунтер откатился к самой стене сарая и начал медленно вставать на ноги. Колени, что характерно, дрожали.
– Ты со мной играешь, петушок? – осведомилась красавица, продолжая обнажаться и медленно подходить к прижавшемуся к стене германцу. В голове его немедленно возникла ассоциация с наезжающим на него танком «Колоссаль». Видел такой однажды, в музее.
– Не играю, – мотнул головой Гунтер. – Шли бы вы о-отсюда, сударыня, восвояси. Не мешайте одеваться…
– Суда-арыня… – протянула Сванхильд, осклабившись. – Да какая ж я тебе сударыня, дурачок? Иди поближе, медовый мой… Чего ты хочешь от меня?
– Чего я хочу? – Гунтер от смущения и неожиданности никак не мог сообразить, что же следует сделать, сказать, чтобы освободить себя от неотвратимо приближающихся объятий рыжего монстра в юбке. Еще немного, она просто-напросто придушит его… Когда пухлые тяжелые руки обвили шею германца, тот понял, что это конец, а раз терять ему нечего, значит надо сражаться до последнего. Позабыв все слова на норманно-французском, Гунтер, выкрикивая на немецком что-то о профилактике демографического взрыва, стал выворачиваться что было сил и, наконец, не рассчитав, съездил восхитительной соотечественнице коленом в мягкий округлый живот. Возмездие не заставило себя ждать, и спустя миг Гунтер полетел через весь сарай в кучу соломы, отброшенный увесистой оплеухой. Рухнув у противоположной стены, германец гадал, сломали ему шею или просто вывихнули, а разгневанная дева принялась яростно зашнуровывать лиф на платье, смачно плюнула и, пинком открыв дверь, вывалилась из сарая во двор.
– Тьфу… женщина-катастрофа, – проворчал Гунтер, ощупывая горевшее ухо, пострадавшее
