чтобы не позволить себе вонзить ногти в эти дряблые щеки. Ненависть к пастору жгла ей внутренности, а его немигающий взгляд так и подмывал плюнуть в надежде, что слюна ее окажется не менее ядовитой, чем у скельяскримсли. Когда он зашипел ей в лицо, слов Диса почти не разобрала, так шумела кровь у нее в ушах.
– Что ты знаешь, Тоурдис Маркусдоттир, о грехах, которые приведут тебя на костер? Нравится позорить семью и распускать язык? А гореть живьем тебе понравится?
«Это ты будешь гореть», – собиралась сказать Диса, но ей помешали.
– Что тут происходит? – спросил Бьёрн. Он только что вернулся из загона и принес с собой запах мокрой шерсти и снега. На его шапке поблескивали в свете ламп снежинки, быстро превращаясь в капли. У ног крутился мохнатый пес, вывалив язык и насторожившись от тона хозяина.
– Я ухожу, Хельга. – Пастор выпрямился, и Диса услышала, как хребет его при этом движении хрустнул. – Если ты не высечешь эту девку за все, что она натворила, я не хочу больше видеть тебя в церкви, слышишь? Приход сможет жить без тебя. Сможешь ли ты без него?
С этими словами он покинул их дом.
Бьёрн долго смотрел ему вслед, пока мать сиплым голосом не велела закрыть дверь. Стоило ему это сделать, как Хельга рывком схватила Дису за шкирку и выволокла из бадстовы. Она злилась, и ей требовалось немедленно выплеснуть эту злость хоть на кого-то. Дисе было знакомо подобное чувство слепой беспомощной ярости, такой сильной, что, если ты не позволишь ей вырваться наружу, придется что-нибудь сделать с самой собой.
Девочка не упиралась, когда Хельга отодвинула занавеску соседней пустой комнаты и швырнула ее туда с такой неожиданной силой, что Диса едва не разбила нос о стену. В этой комнате обычно ночевали батрачки, но накануне Рождества прислуга работала до поздней ночи, так что девушки все еще трудились. На кровати были комом свалены шерстяное одеяло и чья-то теплая одежда. Лунный свет слабо пробивался сквозь окно, затянутое овечьей кожей. Бьёрн не последовал за ними, оставив мать самой разбираться с дочерью.
Внутри Дисы все клокотало и пузырилось. То же происходило с ее матерью: никогда прежде девочка не видела Хельгу Маркусдоттир такой злой.
– Что ты творишь! Почему от тебя всегда одни неприятности? Сколько можно забивать голову сестре своими выдумками?
Диса не успела отскочить, когда Хельга схватила ее за волосы и больно дернула, а потом влепила пощечину, такую звонкую и горячую, что голова девочки дернулась в сторону. Хельга собиралась ударить второй раз, когда Диса крикнула ей прямо в лицо:
– Я убью тебя!
Рука Хельги, занесенная для второй пощечины, дрогнула. Диса чувствовала материну неуверенность и страх. Ей было всего одиннадцать, но она точно знала, что никогда никому не позволит себя бить.
– Я дождусь, пока ты уснешь, и задушу Арни! Запомни мои слова! Я всех твоих детей перебью, если ты ударишь меня еще раз!
Она смотрела Хельге прямо в лицо, как глядела в морду скельяскримсли – без страха,
