ак обозлена на них, что не пускает в дом ни лекаря, ни повитухи. Строго говоря, Антонида Ивановна сама могла бы осмотреть дочь и избавить ее от мучений, ведь была известной в городе и знахаркой, и ведуньей, и даже ведьмой. В то же время слыла женщиной крутого нрава, не терпящей возражений. Не угодила ей дочь с женихом, вот и мучается теперь, а он ничего не может поделать.
Мужчина на минуту задремал, но встрепенулся сразу, как услышал стон жены. Однако Елена спала, за стон он принял скрип двери – на пороге стояла тёща.
Высокая крепкая женщина лет пятидесяти в простом льняном платье, как у крестьянки, с накинутым на плечи платком, смотрела строго и даже с презрением.
– Мама, побойтесь Бога, – сам как будто простонал Василий Алексеевич.
– Бога? – она глянула в угол на божницу, где виднелся тусклый отблеск фольги иконы, и зло засмеялась.
Открыла глаза Елена, крепко сжала руку супруга.
– А где был твой страх, когда ты женился без родительского благословения? – в маленькой комнатушке слова раздавались как раскаты грома. – Выметайтесь из моего дома!
Хозяйка хлопнула дверью, заставив Елену вздрогнуть, а затем скривиться от боли.
– Васенька, кажется, началось…
– Я с тобой, я с тобой, – зашептал Василий Алексеевич.
Спустя час он держал на руках новорожденного, закутанного в белую простыню. Елена с блаженной улыбкой глядела на мужа и ребенка. Женщина была очень бледна, на лбу выступили капельки пота. В комнате прибирали две девушки – тёща все-таки послала прислугу поухаживать за роженицей. Они молча и деликатно вытаскивали замаранные простыни из-под Елены, протирали смоченными в теплой воде тряпками ее тело.
Василий Алексеевич чувствовал себя несколько ошалевшим. Мужчины не присутствовали при родах, а он не только присутствовал, но и почти самостоятельно их принял. Радость от того, что стал свидетелем таинства, была омрачена мучениями любимой женщины. Но орущий младенец оттягивал внимание на себя, и сейчас, когда дочка, закутанная в теплое, уснула, новоявленный отец любовался ею и размышлял о жизни и смерти. Разве не чудо – рождение человека? Как могло его семя, попавшее в чрево супруги в сладостную минуту обоюдного блаженства, через девять месяцев дать такой плод? Вот он, маленький живой комочек, сопит в его руках.
От умиления у Василия Алексеевича выступили слезы на глазах.
– Ирина, – едва слышно произнесла Елена.
– Что? – не понял сразу Василий Алексеевич. – А! Точно? Уверена?
Елена кивнула и закрыла глаза.
Хоронили роженицу на следующий же день и без отпевания. Тут уж наступила пора Василия Алексеевича злиться на тёщу. Мало того что спокойно наблюдала за муками дочери, так еще из-за собственных убеждений не пустила попа на похороны. А говорят, смерть всех примиряет. Мужчина понимал, что если останется, может потерять и дочь – гордыня не позволит упрямой женщине заботиться о малышке, пока он рядом.
Накрапывал мелкий дождик. Было сыро и пасмурно, как и на сердце у Василия Алексеевича. Вот она, смерть: любимая женщина больше никогда не согреет его своей лаской, не улыбнется ему, не научит ничему их дочь. Покойная лежит в гробу в красивом платье, с белым платочком в руке, но безразличная ко всему – к мужу, новорожденной доченьке, дождю, который холодно капает на лицо. И вот она жизнь: малышка в его руках, розовощекая, полная энергии, которой, в свою очередь, безразлична смерть матери и непонятна вся трагичность случившегося.
Иринка закряхтела и открыла глаза. Уставилась на Василия Алексеевича с любопытством. Тёща нашла где-то кормилицу, и за ближайшее будущее дочери можно было не волноваться.
– Ну, по́лно, – сказала теща. – Застудишь девку.
Он кивнул работникам. Те, оставив на время лопаты, закрыли крышку гроба, опустили его в землю. Василий Алексеевич, крепко держа ребенка, наклонился, взял свободной рукой горсть земли и бросил в яму. Кончено.
На следующее утро он с узелком на плечах стоял на крыльце, когда вышла растрепанная после сна Антонида Ивановна. Поежившись, кутаясь в платок, она спросила:
– Решил, значит?
На днях обходили дома в пригороде, набирали рекрутов на войну с французами.
– Сбереги Ирину, – попросил он.
– Об этом не тревожься, – ответила тёща, и впервые Василий Алексеевич уловил в ее голосе теплые нотки.
Он слабо улыбнулся ей, кивнул и пошел прочь, исчезнув в предрассветных сумерках. Антонида Ивановна, перестав слышать звук тяжелых шагов зятя, вернулась в дом.
Гроза телефонных воришек
Следователь Алексей Тимохин брился в ванной комнате. В зеркале над раковиной
