ответил.
– Двадцать пять. Тридцать четыре. Пятьдесят семь.
– Кажется, кто-то не умеет считать, – усмехнулся Проводник.
– Нет, тридцать семь, – поправился я. – Пятёрка похожа на тройку.
– Я не про это.
Да, он про другое. На всех бумажках были разные числа. Близкие – от двадцати пяти до тридцати семи. Но разные. Ни одного повторения. Двенадцать человек прочли в кенкарте Проводника разные годы рождения.
Свой листок я достал последним.
– Тридцать два, – прочёл я.
– Уже тридцать три, – отозвался Проводник. – Сегодня исполнилось.
Если верить кенкарте, которую видел я, день рождения у него был в июле.
– Или тридцать пять. Месяц назад стукнуло, – продолжил он. – Как вам удобнее.
– Как? – снова спросил Близнец.
– Стекло – это не просто странная штука, с помощью которой можно превратить врага в ледяную статую. И не наркотик, которым ширяются богатые идиоты. Стекло умеет больше.
– Менять записи в кенкарте? – спросил Баба.
Такой вопрос мог задать только он. Но Проводник почему-то отнёсся к вопросу серьёзно.
– Да, Баба. Именно так. Менять записи в кенкарте.
В его голосе не читалось иронии.
Он поднялся.
– Надо выходить.
Некоторое время мы собирались, толкаясь в тесном пространстве, натягивали верхние части костюмов, прилаживали дыхательные системы. Первым справился Фил – он как-то с первого дня приноровился к костюму, как ко второй коже. Иногда я думал, что, когда мы вернёмся на юг, Фил по-прежнему будет ходить в костюме – просто потому что ему в нём комфортно независимо от внешних обстоятельств.
«Барт, слышишь меня?» – спросил Близнец.
«Да».
«Ты не боишься?»
«Чего?»
«Его. Не в смысле, что он ошибся. А в смысле, что он прав».
Близнец тоже это чувствовал. Думаю, все это чувствовали, даже Баба. Мы не боялись смерти. За плечами у нас были тюремные камеры и даже смертные приговоры, разбитые сердца и сломанные жизни, наши руки были в крови и грязи. Такие, как мы, ничего не боятся, потому что ничего не имеют. Человек боится только потерять – себя, родных, имущество. А если ты стоишь у последней черты, страх уходит.
Мы боялись, что Проводник прав. Что где-то там, за бураном и бесконечным белым, теплится надежда на что-то новое. Мы боялись обрести то, из-за чего снова станем бояться потерь.
Один за другим мы выходили из палатки. Проводник по обыкновению был последним. Братья начали сворачивать лагерь – они действовали как единое целое, как правая и левая рука, чувствуя намерения друг друга. Спальные места мы убрали раньше – ещё до того, как забрались в столовую, чтобы дождаться дня. Если это можно назвать днём.
Наконец мы выстроились в колонну. Обычно свёрнутую столовую несли двое, подобно носилкам, но сегодня её взгромоздили на спину Бабы. Он сам вызвался – не знаю почему. Но мне стало
