а перед глазами все плывет, зато стоит отвлечься, как голос в моей голове снова оживает.
…Никогда не поздно попытать удачу…
Ты в пролете…
А теперь не понимаю, голоса ли это или снова переписка. Шелест-шепот в голове. Но при этом тепло где-то под грудью – некоторые считают, что именно там обретается душа, – человек, который называл меня Янтарной в видении, много для меня значил. Друг, брат, муж?
Но память снова закрыта. Только если раньше она представлялась мне девственно-чистым белым листом, то теперь – непроходимым болотом, окутанным серым туманом.
Наконец нахожу в себе силы оторваться от стены и продолжить путь. Не рухнуть бы…
Заворачиваю за угол и улавливаю какой-то странный звук – не то стон, не то писк. Прислушиваюсь: похоже на писк. Мыши? Сколько живу на Пандоре, не видела здесь животных. Из живности у нас какое-то время были только тараканы, но и те приехали с одной из поставок.
Уже собираюсь идти дальше, решив, что это все-таки мышь, как та вдруг громко сморкается – совершенно точно по-человечески. А затем вновь возвращается писк. Однако теперь я понимаю, что это не писк, а жалобный плач.
Мало ли на Птицеферме причин, чтобы плакать? Думаю, у каждого найдется с десяток. И лезть в них… Мы все здесь вынужденные пленники – не друзья. Поэтому разумнее было бы пройти мимо…
Но я уже оказалась не в том месте и не в то время и уйти не могу. Полагаю, коридор у люка уже и так затопило водой, хуже за несколько минут не станет. И я заворачиваю в прилегающий коридор, откуда доносится плач.
Этот коридор заканчивается тупиком. Раньше тут было окно, но его давно выбили, а затем залатали двумя кусками пластика, прибив их к раме крест-накрест. А подоконник остался. На этом подоконнике и сидит тот, кого я сперва приняла за мышь. Кто-то очень маленький, сжавшийся в комок, обнявший тощие колени руками и спрятавший в них лицо.
– Олуша?
Можно было бы ошибиться, но на Птицеферме таких габаритов больше нет ни у кого.
Девушка испуганно вздрагивает, вскидывает заплаканное лицо.
– Кто здесь? – Как всегда, тихо, тоненьким голосом, который и правда похож на мышиный писк.
Верно, у меня лампа в вытянутой руке – Олуше слепит глаза и она не может меня рассмотреть.
Приглушаю свет еще сильнее, поставив на минимум, и подхожу ближе.
– Это я.
– Гагара, – вздыхает девушка и отворачивается. Обнимает тощие плечи. – Уходи.
Я сказала бы так же.
Поэтому спрашиваю прямо, без лишних предисловий:
– Помощь нужна?
Лишние разговоры – это по части Чайки и Кайры. А мне бы не вмешиваться. Только, когда услышала плач, я уже вмешалась.
– Мне никто не поможет. – Горько, с надрывом, обреченно. А потом новый поток слез.
Я не психотерапевт, а соседний коридор заливает через люк дождь, и, кажется,
