ему вдруг вспомнились первые дни после ареста. И если в дневное время он как-то держал себя в руках, то ночью давал волю своим чувствам. То он тихо рыдал в подушку, так, что та становилась совершенно мокрой от слёз. То его охватывало неистребимое желание вырваться из тюрьмы, и он подбегал к окошку и пытался вырвать решётку, сваренную из толстой арматуры. Он до крови сдирал себе шкуру на руках. Однажды начал колотить руками в дверь и кричать. Весь его организм, всё его сознание было заполнено каким-то животным ужасом, ужасом безысходности. Всё это он вложил в этот крик. Потом в камеру вошли два конвоира, пристегнули его наручниками к ножке стола, так что он не мог ни встать, ни сесть. Он мог находиться только на коленях. И они его били, били по очереди. Били по спине, били по животу. Затем они ушли, а он остался стоять на коленях у стола до утра. Было очень больно. Нестерпимо болели ноги, к утру он перестал их ощущать. Болела спина, так что он не мог ей пошевелить. Ему очень хотелось в туалет, и он обмочился. Было очень противно стоять на коленях в луже собственной мочи. Он хотел умереть, так как другого выхода не видел. Утром его отстегнули от стола, и он просто упал всем телом в свою лужу. Прошло несколько минут, а может, часов. Сознание постепенно вернулось к нему. Он кое-как добрался до не поднятой шконки. Брюки и рубаха были мокрыми от мочи. Он стянул их с себя и голый лёг на матрац. Всё тело болело, внутри был настоящий пожар. «Это хорошо, – подумал он, – может, я сейчас умру и завершится весь тот ужас последних дней». Он закрыл глаза и впал в беспамятство. Очнулся, когда загремел ключ в замке. В камеру вошёл старый прапорщик.
– Ну зачем же ты, горемычный, устроил скандал ночью? – тихо спросил его Трофимыч, – получил по заслугам. Но не вздумай пожаловаться, а не то наши ребята тебя насмерть забьют.
– Я хочу умереть, – тихо прохрипел Константинов.
– Нет, горемычный, не получится. Сначала нужно ответить за всё, а потом – как суд решит.
– Трофимыч, застрели меня, я больше не могу.
– Лишить человека жизни может только Господь Бог либо суд. Тебе ещё нужно пройти девять кругов ада, прежде чем предстанешь на самом главном Суде.
– Я этого не выдержу, – прохрипел Константинов и слёзы потекли из его глаз.
– Выдержишь, ещё не то выдержишь, горемычный. Если не виновен, отпустят тебя с миром, а если виноват, то обижаться тебе не на кого. А теперь собирай свои тряпки, пойдём, отведу тебя в душ.
Он стоял под горячими струями воды, грязь стекала с него. Стекал с него и весь тот ночной ужас. «Нужно остаться человеком, до конца быть человеком», – пульсировала в голове одна-единственная мысль. Константинов постирал свои вещи, крепко их отжал и одел на себя. Вернулся в камеру и сел на стул. Очень сильно болела спина, так что он не мог ни вздохнуть, ни пошевелиться. Шконка была пристёгнута и Константинов лёг на пол. Пол был жёсткий и холодный.
***
Очень медленно тянулись дни. Они были похожи один на другой,
