учайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
А.С.Пушкин
1
Каждый вечер, когда ложусь спать, я надеюсь, что утром наконец-то не проснусь. Однако наступает следующее утро, с сожалением понимаю, что в очередной раз моя надежда не сбылась.
Жидкий утренний свет с трудом проникает сквозь единственное пыльное окошко и освещает пожелтевший лист ватмана, где крупным шрифтом написано «Мальцев Юрий Анатольевич». Ниже написана дата рождения, а под ними надпись – «Гражданин СССР».
Это напоминание самому себе, чтобы не забыл, как меня зовут. Ко мне уже давно не обращаются по имени, а фамилию благополучно забыли. В последнее время с памятью просто беда, я ничего не помнил и мгновенно все забывал. Кажется, это называется старческой деменцией. Сейчас, на удивление, память немного восстановилась, и из нее временами что-то удается извлечь. Правда, по обрывкам разговоров соседских пожилых кумушек я понял, это временное улучшение памяти. Дальше будет хуже. Поэтому, как только началось ухудшение памяти, нашел использованный лист ватмана, перевернул его и написал свое имя. Теперь, если кто неожиданно спросит имя, не надо мучительно вспоминать, достаточно посмотреть на лист ватмана.
Я лежу на деревянном топчане, поверху которого постелен ватный матрац с истлевшим от времени наперником, из которого лезет вата. Поверх матраса портьера. Эту портьеру собиралась выбросить соседка, когда умерла ее мать и вынесла на мусорник, а я подобрал. Еще две портьеры лежат под топчаном. Их я использую по очереди. Когда портьера на матрасе станет слишком грязной, тогда ее окончательно выброшу. Подушкой служит валик от старого дивана, на спинке которого была полочка, где стояли чрезвычайно популярные в былые годы индийские слоники. Я был еще мальчишкой, и, когда сидел на этом диване, мечтал слямзить хотя бы одного слоника. Индия, далекая, загадочная, манила к себе, как самая яркая звезда на вечернем небосводе. Я мечтал, когда вырасту, поеду в Индию и стану погонщиком слонов. Я представлял себе, как буду сидеть в позе лотоса на серой громадине, что покачиваясь, медленно переставляет огромные ноги-тумбы, а подвижный хобот срывает с кустов ярко-красные мармеладные цветы и сует мне в рот. Откуда мне было знать, что в пору далекого детства мармелад был самым дешевым лакомством. Его, один раз в месяц, с пенсии, покупала ровно триста граммов моя трехколесная мать и делила поровну между мной и братом. Брат прятал свою порцию и клянчил у меня маленькую дольку. Я не давал, он лез на меня с кулаками, и мы самозабвенно дрались. Когда я находил его заначку, сразу запихивал в рот. Что такое жалкие сто пятьдесят граммов! Брат потом ходил злой и цеплялся ко мне, а я на голубом глазу удивленно спрашивал, что может, он забыл, куда положил, и демонстративно тыкался по всем углам квартиры, а однажды нашел кусочек мармелада, объеденный мышами. Брат ругался, а потом раздобыл крысиного яда и рассыпал по квартире. Мыши подохли, только в квартире долго не выветривалась вонь от дохлых мышей.
– Гы, гы, смотри, трехколесная тетка, как мой велик! – с противным смехом показал на мою мать толстый мальчишка, гордо разъезжавший на красном трехколесном велосипеде по двору.
Этого жиртреста откуда-то привезли на каникулы к деду и бабке в наш двор. Привезли вместе с велосипедом. Все дворовые мальчишки завидовали этому жирдяю и клянчили покататься на велике. Тот задирал нос и никому не давал.
Моя мать была одноногая, только левая нога, и в подмышки упирались костыли. Она делала один шаг левой ногой, второй – при помощи костылей.
После слов о трехколесной тетке мне глаза застило красным туманом, я вихрем налетел на жирячка, повалил с велосипеда и стал часто бить кулаками. Тот визжал и дрыгал толстыми ногами, одетыми в черные шаровары. Другие мальчишки тут же угнали велосипед и стали кататься на нем по двору.
На шум выскочила бабка жирдяя, оттащила меня за вихры от ненаглядного внучка, и тут пришкандыляла моя мать. Она костылем пресекла поползновения бабки побить меня и отвела домой, где солдатским ремнем так отходила меня по заднице, что я долго не мог сидеть. Она ничего не спрашивала, зная, что буду молчать и только зыркать исподлобья глазами. Бабка написала родителям внука, они приехали через неделю и забрали ненаглядного жирчика вместе с велосипедом.
С тех пор я, когда обижался на мать, про себя обзывал ее трехколесной теткой.
Мать была невысокая, плотно сбитая, с круглым лицом, с зачесанными назад русыми волосами, носом пуговкой, маленькими карими глазками под тяжелыми надбровными дугами и полными сочными губами. У нее были широкие, мужские плечи, давала о себе знать постоянная тренировка с костылями. Ее единственная левая нога была крупной и мускулистой. Мать никогда не рассказывала, где потеряла ногу, как никогда не говорила, кто наш с братом отец и где он обретается. Метод воспитания на все случаи жизни был один и самый безотказный – широкий солдатский
