роде. Нет, он был другим. Простым и при этом непостижимо сложным. Откровенно заявлял, что не знает, какое нас ждет будущее и от этого с ним дышалось легко.
– Я понял, что она пытается казаться лучше, чем есть. Играет. Да и прямо говоря, использовала меня, чтобы получить роль.
– О, фет Ронхарский, вы пали в моих глазах, – я усмехнулась и толкнула мужчину в бок. – Какое клише: балетмейстер и балерина!
Он улыбнулся одними уголками и губ и притянул меня к себе.
– На самом деле, танцует она отлично. Пока ты ей уступаешь. Пока, – повторил он. – Но я натаскаю тебя и, думаю, уже в следующем году зрители национального театра оперы и балета будут приветствовать новую диву.
– Ты шутишь так сейчас?
О подобном я и мечтать не могла. Чтобы всего за год подняться из никому не известной поломойщицы до звезды балета? Танцевала со швабрами, а буду со звездами?
– Это ведь не связано с тем, что мы…
– Аллевойская, давай я сделаю вид, что просто не слышал последнего предложения.
Казалось, мои слова оскорбили его. Впрочем, есть ли у меня основания сомневаться в профессионализме Ронхарского? Он не льстит мне, прямо говорит, что Сандра лучше. Сейчас лучше. Да я и сама это вижу. Когда она танцует, кажется, что по залу порхает бабочка: изящная, легкая, невесомая. Ее ноги сами летят к потолку, тоненькие, идеально стройные, они изламываются и выписывают затейливые фигуры так просто, словно сами являются воплощением музыки вовне. К такому стремиться и стремиться. Со стороны зрительного зала может показаться, что солист выбирается наугад, пальцем в небо. Зрителям кажется, что не отличить мастерство одного танцора от мастерства другого. Вот только это далеко не так. Если ошибиться при выборе солиста, то вся постановка будет загублена. Из-за недостаточно впечатляющего исполнения одной актрисы остальные сто пятьдесят танцоров просто потеряются…
Последние полтора часа я еле передвигала ногами. Они отказывались сотрудничать, и я танцевала уже на чистом упрямстве и силе воли, заверяя себя, что делаю это для фета Сайонелла. А потом прозвучало то, чего я так ждала и боялась:
– Все свободны. Ландрин, отработка последней сцены.
Пока ребята расходились, а я рассеянно кивала и улыбалась им на прощанье, на самом деле думала, как лучше сказать Максу, что решилась. А потом увидела спокойный взгляд медово-карих глаз, и смело заявила:
– Я хочу поцелуй.
Он замер на миг, напрягся, потом поставил открытую бутылку на рояль, в три шага преодолел разделяющее нас расстояние и поцеловал меня, крепко стиснув в объятиях. Медленно, нежно, по-настоящему. И пусть ласка была не долгой, но запечатлелась на душе шрамом, потому что отстранившись, я увидела перед собой Харви… Закрыла глаза, тряхнула головой, сдерживая слезы и горечь предательства фетроя.
– Ты имела в виду другое, так? – ничуть не смутился Макс, а я уткнулась ему в грудь и рассмеялась. Мой истерический смех
