славится такими чудесными видами. Движение же этой застывшей картине придает запряженная цугом карета, с подобающей торжественностью приближающаяся к парадным дверям дворца. Из нее первым выходит принц Сальвадор, галантно подающий руку своей невесте Альфонсине, которой предстоит впервые подняться по мраморной лестнице, пройти анфиладою залов и быть представленной Ее Величеству. Перед этим же еще выдержать приторные улыбки и оценивающие – догола раздевающие – взоры придворных.
– Дитя мое! Хотя ты и немного смугла, но у тебя белая кожа. А меня пугали, что ты негритянка, – скажет королева, награждая поцелуем склоненную к ней головку.
– О, Ваше Величество. Моя заслуга лишь в том, что я хорошо умею пудриться, – дерзко ответит Альфонсина, и обе женщины поймут, что отныне они встали на тропу вражды, маскируемой улыбками и нежными взглядами.
Разумеется, фразу Ее Величества тотчас подхватили и разнесли по всем уголкам, чердакам и подвалам дворца (даже истопники и смотрители чердачных голубятен ее с наслаждением смаковали). Тогда же возникли слухи, что Альфонсина выписала себе из Африки колдуна и у нее отравленный ноготь на мизинце левой руки, один укол которого приносит мгновенную смерть от паралича всего тела.
Однако разыгравшееся воображение заставило меня забежать вперед, и читатель вправе напомнить мне, что я должен вернуться к истории неудачных завоеваний принца Вильгельма, отца Сальвадора, выбравшего ему в матери столь ветреную красавицу. Впрочем, я не из тех, кто склонен все валить на его жену – принцессу Данаю. Принц Вильгельм и сам виноват в том, что его брак не сложился. Хотя не знаю, насколько можно считать виной характер, доставшийся ему от рождения и получивший развитие благодаря уродливому воспитанию (так называемые воспитатели, приставленные к подростку, привили ему страсть к почтовым голубям и игорным домам), а по характеру принц – скучнейший педант и невыносимый зануда.
Кроме того, он даже не озаботился тем, чтобы скрыть от жены свои прежние любовные похождения, и изрядно намозолил ей глаза портретом одной штучки, с которой имел добрачную связь. Будь эта штучка хотя бы на полголовы повыше портовой шлюхи, поумней и пообразованней, принц бы взял измором матушку и получил (вырвал) разрешение на ней жениться. Но Ядвига решительно воспротивилась, и Уильям был вынужден ретироваться. Тогда его познакомили с Данаей, которой он увлекся, хотя при этом не забыл и прежнюю страстишку, о чем свидетельствовала его несносная привычка будто нечаянно выставлять повсюду портрет с изображенным на ней смазливым личиком.
Даная была слишком проста и в то же время слишком горда, чтобы ревновать и тем более соперничать со смазливой и вульгарной красоткой. Она сознавала, что ее собственная красота – красота истинной леди (хотя туманный Альбион от нас далеко) – может быть причислена к одному из чудес света, и это взаправду так. По долгу службы мне приходилось часто видеть Данаю и даже входить к ней без стука. Вернее, раз
