знак зачерпнуть. Выпил крупными глотками до дна и вновь закурил. Я протянул ему вторую кружку…
За давностью лет не вспомнить, после которой папиросы дядя Ваня начал зеленеть. В буквальном смысле. Уже «через не могу» он ещё покурил. Его вывернуло в заранее приготовленное поганое ведро. Моё солнечное сплетение солидарно тоже свело судорогой, но надежды на финал добровольной экзекуции не оправдались. Ритуал продолжился. Для закрепления успеха.
Остаток дня дядя Ваня провел в постели, попивал помалу тёплый сладкий чай, дожидаясь восстановления натурального цвета лица. Сколько я потом ни приезжал к ним в гости, табаку в доме больше не замечал.
Из сегодняшнего дня Иван Трофимович видится не только волевым и решительным человеком. Ещё редким, и удивительным. И вот почему.
Всю Великую Отечественную дядя Ваня провоевал в пехоте. Солдатом. Не Гвардии Рядовым. Сколько молодых бойцов погибло в первый же свой день на передовой – не счесть! Прошагавших же полстраны, а затем и пол- Европы с 22 июня сорок первого и до 9 мая сорок пятого – единицы. «Жди меня, и я вернусь, / Всем смертям назло. / Кто не ждал меня, тот пусть / Скажет: – Повезло».
С войны дядя Ваня вернулся даже без лычек ефрейтора. Но с трофейным немецким аккордеоном. И трофейным же сифилисом. Диагноз для него самого стал открытием. На маршах, в окопах и в атаках не до ревизии гениталий. Когда бабушка Лёля занемогла до такой степени, что пришлось обследоваться, вердикт врачей был безошибочен и суров. С почти гневным утвердительным вопросом: «Как же вы так болезнь запустили!».
Как? Уклад сельской жизни не позволяет бегать к фельдшеру по каждому чиху. Тем более по поводу «звёздной сыпи» – субъективно безболезненного симптома второй фазы заболевания, докучающего лишь косметически и гаснущего без всякого лечения через несколько дней. А что само бесследно прошло, то быльём и поросло. Так и запустили фатальное для бабушки заболевание. Гены и конституция, не в пример мужниным, оказались слабоваты против недуга, от школьной доски до нерабочей группы инвалидности отмерили один шаг.
– Ох, внучок, береги здоровье! В пузырёчках и в порошочках его, потерявши, уже не найдёшь… – внушала она мне, кивая на тумбочку, до краёв уставленную флаконами и коробочками с аптечными сигнатурами.
Хозяйство легло на плечи дяди Вани. Хотя, какое уж там хозяйство у четы с таким достатком. Пенсия по инвалидности да мизерная зарплата. Самая дорогая вещь в доме – вражеский аккордеон. Инструментом никто не умел пользоваться, включая соседей, но его не продавали, держали для того, для чего, собственно, и везли «на перекладных» весь обратный путь от Берлина до Ставропольщины. Для красоты.
И то! Зелёный с перламутровыми разводами корпус, бело-чёрные клавиши ладов, слоновая кость переключателей регистров, бархатистая густая синева мехов… Глаз не оторвать. Особенно на фоне
