серьёзного, пустяки. Странно: на ум пришли… месячные.
Сколько времени прошло – дома я бы не раз сбегала в туалет, да и самочувствие было не ахти, – а ничего не напоминало о них.
Баба Нюра добродушно усмехнулась:
– Забудь пока о бабьем недуге. Я, когда косточки твои вправляла, напоила травкой. До поры не будет напоминать о себе. Зачем в дороге лишняя помеха, верно?
– Верно. А что это?
Баба Нюра, наконец, развязала мешочек и высыпала на покрывало какие-то клубочки, лоскутки, кусочки кожи – стала перебирать.
– Это вам в дорогу, – отложила три кожаных треугольничка на тонких, почти невидимых, шнурках. – Личные обереги. Из кожи самого Черноморского Змея. Изготовлены его дщерью Девоной для детей и внуков. Отпугивает Тёмные силы. И, напоследок, – Баба Нюра показала нечто непонятное, сложенное конвертиком, быстро разобрала его и моим глазам предстала рубашка с длинными рукавами и круглым, как у футболки, воротом. Рубашка была из тончайшей ткани, вроде капрона для чулок, и по размеру подошла бы трёхлетнему ребёнку. – Это ваши защитные одёжки.
Видимо, на моём лице было сверхсомнение, ибо баба Нюра улыбнулась, протянула мне рубашонку:
– Примерь.
Взяла я и, невольно, вскрикнула: рубашка, точно живая, приникла к рукам, стала расти. Я опомниться не успела, как в моих руках уже была моего размера рубашка. Сунула голову в ворот, руки в рукава – рубашка плотно обхватила моё тело, приятно наполняя теплом и силой. Стало так уютно и покойно, что захотелось прилечь и нежиться, блаженствуя, как дурочка безмозглая. В коридоре забухали шаги, дверь резко рванули: ввалился Димка.
– Козёл деревенский! Вы скажите ему: если будет цепляться ко мне… я это, ну… урою его!
– Ну, что у вас стряслось? – вздохнула баба Нюра.
– Выпендривается, вот чё! Замочу в сортире!
– Успокойся, никого ты не замочишь, – сказала я. – Он твой брат и наш товарищ. А злость свою будешь там гасить… на других. Запомни это и прекращай скулить.
– Спелись, да? Вы хорошие, а я дерьмо…
– Не пори чушь! Никто так не считает. Сам напрашиваешься.
– Охолонь, сынок. Будь поумнее: задирается, а ты пропускай мимо ушей…
– Легко сказать, – буркнул Дима, остывая.
– Ты уж постарайся, Дим, пожалуйста, – заглянула я в его лицо. – Нельзя нам ссориться, нельзя.
– А я чё? Он первый начинает…
– Ну, прости его. Это ревность и обида в нём бушуют. Посуди сам: что ты имел, а что он.
– Я чё ли виноват?
– Нет, конечно. Но, согласись, обидно. Поставь себя на его место и поймёшь. Я тебя очень прошу. Договорились?
Стрельнул в меня глазами и, смутившись, сухо выдавил:
– Ладно….это, ну… попробую.
Приоткрылась дверь, и Вадик крикнул в щель:
– Баня свободна.
– Я
