ты знаешь? – возмутилась ещё одна.
– В фильме видел.
– Полагаю, в документальном, – еле слышно вздохнул Дамир.
– Ну у нас других и не снимают, – в такт подтвердила Ева. – Что не кино, то правда жизни.
– Да что ты такое говоришь?! – вскинулась чья-то жена. – В каком ещё фильме тебе души показывали? Мультипликационном?
Нерешительные смешки разбрелись по двору.
– А вдруг души действительно лиловые? – предположила известная любовница. – Как штора?!
– Ну, во-первых, это цвет называется лаванда. Он два года назад был в диком тренде, – начала немолодая дива, что любила громко называть себя self-made woman. – Во-вторых, души нет. Это понятие придумали романтики, типа Первого.
– Благодарю, – Дамир торжественно склонил голову. – Только отчего же вы, Фариза, свою бездуховность моим романтизмом прикрывать изволили?
Смех вновь посетил двор, уже более уверено.
– Прекрасный ответ. Не забудьте вставить его в вашу книгу, – посоветовала self-made.
– Обязательно. В ту, что была два года назад… в диком тренде?!
Гости окончательно развеселились. Стадия от за здравие до за упокой пройдена. Впору начинать сначала.
– Народ, вы меня, конечно, извините, – проснулся Игорь, – но я на вас сэкономил. Второй серии не будет!
– Жадина, – захихикала всякая.
– Не, я не жадный, – заплетался языком хозяин, – я продуманный!
– Да не то слово, – слишком яро закивала Фариза. – Кстати, через неделю всех жду у себя. Обещаю не экономить. И учтите, будет пресса! Так что до их ухода воздержимся от… безудержного веселья. Вас, Первый, это тоже касается!
– Само собой, – Дамир смотрел на неё, чуть щурясь, – я ведь славюсь своим безудержьем.
– Я имела ввиду, что вы тоже обязаны быть. Потому что славитесь. Малоизвестных не приглашаю. Они мне неинтересны.
– А вы им?
– Малоизвестным-то?
– Много… многоизвестным.
– Прохладно, – захныкала всякая.
– Так пойдёмте, – опомнился Игорь. – Айда греться!
Гости задорно потрусили к дому. Кто-то снова хохотнул, обозрев стерпевшее надругательство окно. Жертвы часто смешны. Только это смех защитный. От истеричной радости, что под каток несчастья угодил кто-то другой. Не злорадство, именно радость – он прошёл мимо, он не заметил. София бы сказала, что счастлива.
– Соня! Сонечка!
Обращаясь к жене подобным образом, ещё и прилюдно, Гарольд Васильевич, безусловно, ходил по острию ножа. Но ему прям вот хотелось. Пусть она будет орать. Не сейчас, конечно, когда все свалят. Пусть. А он возьмёт и в ответ её поцелует. Сильно. Сильно целуют? Он поцелует! Он в себе уверен. Какая-то необыкновенная ночь. И штора улетела лавандовой душой.
– Маски сброшены, – пришло ему на ум.
Сейчас он тоже сбросит. Пиджак. Брюки. Всё сбросит. Не мгновенно.
