вскинул «вальтер» и, чуть прицелившись, выстрелил. Среди ворон ничего не произошло. Они продолжали неторопливо клевать мясо лошади, степенно перемещаясь по трупу, как по пиршественному столу с достоинством хозяев такого богатства. Василий спокойно констатировал:
– Как я и говорил, махра моя.
– Брось, это не считается. Ветер дунул сильно, поэтому и пуля мимо прошла. Я буду стрелять еще раз.
Василию пачка махры была бы кстати, но дразнить Гришу ему не хотелось. Пусть стреляет еще раз. Все равно, его табачок частенько оказывался в самокрутке Василия.
– Ладно, давай. Плохому танцору всегда что-то мешает.
Григорий молча забрал пистолет. На этот раз он прицеливался тщательнее, но выстрелить не успел. Перед вагоном появился ординарец полковника.
– Товарищ старший лейтенант, вам приказано прибыть немедленно в штаб. Можете идти со мной прямо сейчас. Остальные уже собрались.
– Чего случилось?
– Не могу знать, товарищ старший лейтенант. Знаю, что связисты получили какое-то сообщение из штаба армии.
– Вась, подожди, я сейчас приду. Можешь пока потренироваться. Держи.
Григорий протянул пистолет Василию и лихо соскочил на насыпь. Василий сунул «вальтер» в нагрудный карман гимнастерки и посмотрел другу вслед. Он думал, что Гришка слишком горяч, чтобы командовать ротой. Василий перевел взгляд на длинный, весь в поздних травах, луг, раскинувшийся до голубевшего вдали леса. Он вдруг ощутил, что все простиравшееся перед ним пространство уже давно и близко ему знакомо. И этот луг, и лес вдали были словно картинкой из его детства и юности, из далекого родного сибирского края…
«…Чувство, с которым я шел в первый учебный день девятого класса, я не берусь описать. С одной стороны, желание увидеть ее, ее прекрасное лицо, походку, услышать ее милый, глуховатый, с легкой хрипотцой голос, было нестерпимо. От одной мысли об этом у меня сладко замирало в истоме сердце и подкатывало к горлу. А с другой стороны, стыд и позор жгли меня от того, что посмел написать ей такие оскорбительные слова, с которыми можно и достойно обращаться лишь к богиням. Мне казалось, что большего кощунства, обращаться к ней с признанием в любви от простого смертного и ничтожного человека, каким был я, не может быть.
В этот день я походил на человека, находящегося в состоянии ожидания сверх блаженства… И в тоже время, я походил на преступника, ожидавшего смертной казни за тягчайшее преступление…
Василий очнулся от истошного крика. Он оглянулся.
– Етит твою кучкину мать! – орал, выпучив глаза, сержант. – Черт криворукий! И куда смотрел твой папаша, когда делал тебя?!
Около сбитого из досок стола, на котором были разложены части «Максима», пританцовывал Волокушин. Зажав руку под мышку, он яростно обкладывал матом понуро стоящего рядом рядового Никандрова.
– Отставить мат, – крикнул Василий. – Что у тебя случилось?
– Да этот раз…здяй уронил мне на пальцы короб!
– Сержант,
