я вспомнила об этом, когда сидела на полу и читала при свете свечи папину книгу. Возможно, потому, что и тогда, и сейчас я подслушивала разговоры взрослых. Или потому, что я снова не спала в поздний час и читала при тусклом свете.
Но если честно, думаю, именно в этот миг я вдруг поверила в то, что моего дяди уже нет в живых.
Меня вдруг замутило, и когда в окно снова влетел ветер и раскрыл Большую Книгу, я опомнилась не сразу. Пламя свечи задрожало, бумажные листы разных цветов и размеров взметнулись, подхваченные порывом ветра, и разлетелись по комнате. Я вскрикнула, кинулась их ловить, и тут ко мне в комнату ворвался папа. Перегнувшись через кровать, он закрыл окно и отодвинул свечу подальше, чтобы бумага не загорелась.
– Ты должна уже быть в постели.
– Я читала.
– Тебе давно пора спать.
В комнату заглянула мама. Она выглядела уставшей, словно папина усталость передалась ей, как заразная болезнь.
– У нас всё в порядке, – заверил её папа, и она ушла.
Я скривилась, глядя на разрозненные страницы.
– Нельзя их так оставлять.
Папа вздохнул и присел на корточки. Мы принялись молча собирать мои истории. Иной раз папа поднимал с пола лист и застывал на месте. Бросив на него взгляд украдкой, я поняла, что он читает. Я вспыхнула. Моё сердце сжалось.
За всё время, что Большая Книга была при мне, – то есть, по сути, за всю жизнь – я очень редко давала кому-то её читать. Я собирала истории везде: в школе, в магазинах, из телевизора. Меняла их как мне угодно и часто переиначивала концовки. Но когда я решалась поделиться своим творчеством, то тщательно выбирала, какую историю и как рассказывать. Что-то я не прочитала бы одноклассникам, но могла прочесть родителям. Какие-то слова я использовала днём, а другие вечером. И вообще, многие истории я писала только для себя и не собиралась ни с кем ими делиться.
Папа не знал, что я писала о том, как он учился в университете, или о том, как мама сбежала из деревни. Не знал, что я написала о мальчике в пионерском отряде, который умер во время городского парада. Мы часами маршировали под палящим солнцем, пели и размахивали флагами перед дворцом Вождя, а этот мальчик просто рухнул на землю как подкошенный, глухо ударившись головой об асфальт. Я никому не говорила о девочке из класса: её родителей арестовали, потому что они шептались о том, о чём она нашептала мне однажды в туалете. И о своей любимой учительнице истории я тоже никому не рассказывала: когда мы проходили Вторую мировую войну, она сказала, что наш учебник неправильный, несколько раз повторила слово «Холокост» и настаивала, что румыны были не только жертвами фашизма, но и жестокими убийцами сотен тысяч цыган и евреев. Вскоре после того урока она почему-то исчезла.
Конечно же, папа не знал об истории дяди Андрея. Он забрал у меня поэму на следующий день, когда застал меня спящей с ней в обнимку.
Откуда ему было знать, что я прекрасно всё запомнила и пересказала лучшие отрывки, выбрав на свой
