как смерть, «Кракена», прикидывая, когда вражий флагман окажется достаточно близко, чтобы решить дело одним стремительным абордажем!..
– Федя! Хватит уже пялиться в книжку, иди погуляй! – заглядывала к нему мама. Слишком долгое чтение она не одобряла, особенно – «всяческих бандитских историй».
Федя вздохнул, отложил «Кракена», поплёлся к двери. Верно, вид он имел совсем несчастный, потому что мама вдруг расщедрилась, выдав ему двугривенный.
С каковым двугривенным Федя и был отпущен – пройтись до Соборной улицы, что от проспекта Павла Первого до городского собора. Там располагались все лучшие магазины, играл граммофон в «Кафе де Пари», и имелось там, в доме № 1, заведение купца Антонова под вывеской «Русская булочная». Кроме булок подавали там отличный кофе – и турецкий, и гляссе, и всякий. Мороженое подавали тоже, самое разное. Вот туда-то Федя и направлялся, пребывая, понятное дело, в самом лучшем расположении духа.
Он поднялся по Елизаветинской улице, пересёк Багговутскую. Здесь начинались большие участки «старых дач», под раскидистыми кронами, с акациями вдоль фигурных заборов. Дворник в белом фартуке с ярко начищенной бляхой проводил Фёдора подозрительным взглядом – не задумал ли какую каверзу? – и вновь зашаркал метлой.
Но даже это получалось у него как-то… музыкально, что ли. Шрррр-шр! Шрррр-шр!
Фёдор завернул за угол, на Бомбардирскую (Лиза жила совсем рядом; эх, ну что им стоит столкнуться вот прямо сейчас?..), и…
– Со свиданьичком, барчук! – раздалось насмешливое.
Федя крутнулся, машинально сжимая кулаки. Спина уткнулась в жёсткие штакетины забора. Эх, эх, раззява, размечтался, разнюнился!.. Думал, далеко от «чугунки» да от слободы – и никто тебя не тронет?
Перед ним пританцовывал на носках всё тот же Йоська Бешеный. Форсистый, сапоги гармошкой, блестят, рубаха навыпуск, кепка сдвинута набекрень, а губы расшелепил, чтоб блестел бы золотой зуб, и пялился он, Йоська, «лыбясь», прямо Фёдору в глаза; ну а рожа у него была совершенно премерзостная.
Приоделась и его команда, более не напоминая оборванцев со дна городских трущоб.
– Со свиданьичком, грю! – продолжал Йоська, не вынимая правой руки из кармана. – Шо молчишь, барчук? Язык проглотил? Ты мне должен, забыл? Через тебя ни за што ни про што нагайкой отхватил!..
Пока Йоськина свита не успела перекрыть Феде все пути к отступлению, ещё можно было бежать, но – «Солоновы не бегают». Почему-то Федя твёрдо знал, что нет, бежать нельзя. Именно сейчас – нельзя.
Можно было упасть на колени и просить пощады – как тот гимназист Филиппов, о котором рассказывала Лизавета, но – «Солоновы не стоят на коленях».
«Если тебя окружили, – наставлял папа, – постарайся сбить с ног крайнего, тем самым открыв себе дорогу…»
Нет. Не побегу.
– А он, Йось, обделался, поди! – загоготал конопатый парнишка примерно одних лет с Федей. – Эй, давай, чего встал? Карманы выворачивай!
– Фи,
