СОЛОВЬЕВ. А тебе не кажется, что любые мемуары по изначальному импульсу – реваншистские? Если бы Осип Эмильевич не оставил жену дожидаться в прихожей, пока сам разговаривал с Мариной Ивановной о поэзии, кто знает, были бы написаны Надеждой Яковлевной два ее блестящих мемуарных тома, да еще с привеском?
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. При чем тут Надежда Яковлевна? Та пишет в параллель и вровень с мужем, а у Пекуровской с Довлатовым дуэль.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Ну и что? Ее книга, безусловно, талантливая, хоть и витиеватая, барочная, украшательская; много мусора – продолжение их даже не семейных, а любовных разборок.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Любовных и антилюбовных. Улица с односторонним движением. Сережа Асю любил до умопомрачения, а она была равнодушна – и к нему, и к его прозе. Судя не только по ее, но и по его воспоминаниям. И по его прозе. Тот же «Филиал» взять.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Два уточнения. Есть мнение, что это не любовь вовсе, а уязвленное мужское самолюбие. И еще. Ася Пекуровская не обязана любить ни Довлатова, ни его прозу. Уйма прецедентов – от Натальи Гончаровой до Марины Басмановой, отменно равнодушных к поэтическим достижениям Пушкина и Бродского. Что занятно – этот любовно-антилюбовный роман написан в один год с любовно-антилюбовным стихотворением Бродского.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Злобное стихотворение.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Ну да, женщины его воспринимают негативно. А мне нравится. Один из редких прорывов в высокую поэзию у позднего Бродского.
Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем
ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил,
но забыть одну жизнь – человеку нужна, как минимум,
еще одна жизнь. И я эту долю прожил.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Обе героини даны под легко разгадываемыми псевдонимами: Тася – Ася, МБ – Марина Басманова. Ни одна из них не была Femme Fatale.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. И каждая стала ею для Довлатова и Бродского, соответственно. Вот почему оба произведения суть результат травмирующего любовного опыта.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Если так, то тут твой Фрейд уж точно не прав: пожизненные травмы случаются не только в детстве, но и в юности. Я бы только отметила тут моральное преимущество Довлатова: он честен перед самим собой, полагая любовь неизлечимой болезнью. Тогда как Бродский лукавит и, мстя за нанесенные ему душевные раны, в которых сам отчасти виноват, объявляет любовь забытой, преодоленной. Что не так. Откуда тогда такая страсть в этом мстительном стихотворении?
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Что можно Зевсу, нельзя быку? В смысле: писателю позволено выражать свою любовь-нелюбовь, а его музе – нельзя?
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Разве дело в любви – нелюбви, если ты снова о Пекуровской? Зачем с такой ненавистью обрушиваться на безответного покойника?
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Как сказал Парамонов про Сережу, не дает мне покоя покойник.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА.
