зал из каюты, а иногда бродил по коридорам, отлавливая штурманов и механиков для разъяснения непонятных терминов, не имеющих ничего общего с анатомией. Они откликались весьма неохотно: кто-то отсылал меня к первоисточникам, кто-то и просто «посылал».
Неожиданно сонная судовая жизнь была прервана приказом – на следующий день выходить для транспортировки грузов в бухту Стрелок. Строго говоря, ледокол не предназначен для перевозки грузов по чистой воде в силу своих конструктивных особенностей.
Ледокол вспомогательного флота ТОФ «Илья Муромец»
Его утюгообразный корпус с высокими надстройками и яйцевидным днищем был подвержен бортовой качке даже в спокойной бухте, а уж на открытой воде при хорошей волне ледокол начинал судорожно болтаться и крениться во всех направлениях, так что все кто был в рубке обязательно пристегивались ремнями, а все что не было вовремя раскреплено, летало по отсекам и каютам, имитируя броуновское движение молекул. Лично я, по незнанию пару раз вылетев из койки, усвоил эту истину накрепко и в шторм в целях профилактики всегда пристегивался к койке танковыми брезентовыми лямками Ш-4, входящими в комплект первой помощи. Утром к трапу подошел автобатовский грузовик, из него выгрузили штук двадцать разнокалиберных ящиков, раскрепив их на верхней палубе и закрыв брезентом. За погрузкой исподтишка следил бригадный «особист», что уже само по себе было явлением крайне редким и потому загадочным. Уже после отхода радист принес штормовое предупреждение, однако капитан и старпом, странно переглянувшись, в один голос сказали: «Ни хрена, успеем!..». Видимо, у отцов-командиров были на этот счет какие-то особые соображения.
Выйдя за мыс Скрыплева, ледокол сразу начал брыкаться, а где-то на полпути, когда нас застиг приличный (балла на четыре) штормик, «Илья Муромец» активно замахал мачтами и стал энергично крениться в бортовой качке градусов до двадцати, после чего за борт из-под брезента вылетел один из ящиков Все эти события вызвали неадекватно бурную радость на мостике, сей факт был торжественно занесен старпомом в судовой журнал, и народ, радостно потирая руки, разбежался по каютам. Все с воодушевлением что-то писали и печатали. Я, единственный не посвященный в эти премудрости, оставался в недоумении, которое вскоре развеял капитан.
Ларчик открывался просто. Лет десять на шее у бригадного особого отдела висел мотоцикл М-72, положенный им по штату. Он смирно стоял в каком-то сарае, и никто на нем отродясь никуда не ездил, ибо морской офицер, едущий в полной форме на мотоцикле, смотрится не менее эффектно, чем собака верхом на заборе. Мотоцикл потихоньку разукомплектовали, оставив в конце концов лишь ржавую раму с колесами, что выяснилось совершенно случайно при передаче склада.
Приближалась инспекторская проверка части с непременными соответствующими оргвыводами, и особисты, тщательно разработав операцию и напустив для пущей важности секретности, единодушно приговорили останки мотоцикла к «высшей мере». В награду за это капитану пообещали закрыть глаза на акты списания всего барахла, которое годами числилось на судне, не будучи «в фактическом наличии».
Мы блестяще исполнили приговор. Мотоцикл в ящике бесследно канул в морскую пучину, унося с собой все проблемы. Погиб, что называется, смертью храбрых на боевом посту, то есть «был смыт за борт при транспортировке в ВМБ Стрелок во время шторма, в результате халатности матроса-практиканта Пизюкова В.П.», с подтверждением соответствующей записью в судовом журнале. А что возьмешь с практиканта, тем более с такой фамилией?
В результате шторм нанес судовому имуществу виртуальный урон, сопоставимый по эффективности с воздействием цунами на Курильские острова. В частности, за борт было «унесено штормовым ветром» два штурманских полушубка, легководолазный костюм, несколько рулонов штурманских карт, две штурманских линейки, два бинокля, вдобавок вдребезги разлетелся секстан. Попутно было «разбито» три четверти тарелок и кружек в кают-компании и столовой команды. В «затопленной» провизионке в негодность пришли два мешка сахара, а также несколько ящиков тушенки и сгущенки (съеденных ночной вахтой за полгода).
Судя по актам механиков, в машинном отделении и кладовых штормом был произведен настоящий погром – было «утоплено и разбито» с полтонны всякого железного хлама, включая ломы с пожарных щитов. Радисты списали две дефицитные лампы ГУ-74, а в шифровальной каюте совершенно неожиданно «разбилась» десятилитровая бутыль со спиртом, числящаяся за старпомом.
Единственным реально пострадавшим лицом оказался боцман, у которого сорвались с креплений и разлились неплотно завинченные два огнетушителя с недавно заведенной бражкой. Все остальные судовые начальники ходили именинниками, поскольку легально списать такую кучу имущества было практически невозможно. Кстати, с парохода тогда никто ничего не унес, у нас это как-то не было принято. Это был наш общий дом, и мы сюда только приносили.
Я тоже попытался было под шумок списать пару шприцев
