событий частной жизни, разыгрываемых на фоне иррационального и беспричинного общественного террора[42]. В-четвертых, резко вырос объем и влияние массовой исторической паралитературы и гламурной продукции, выстраивающих освещение исторического прошлого по моделям авантюрной, конспирологической или развлекательной и «желтой прессы». Распространение, хотя масштабы его и не следует переоценивать, получили работы о Сталине, написанные в канонах националистической (конспирологической, антисемитской или антизападной) или бульварной, авантюрной прессы[43].
5. В 2000-е годы в России возникает совершенно неизвестное в российской истории явление – формируется «общество потребления», характеризующееся очень коротким временным горизонтом, ценностными императивами «здесь и сейчас»[44]. Идеология общества потребления противоречит и разрушает этос мобилизационного общества и его структуры. Мотивация и смысл «потребления» в 2000-е годы мало связаны с гратификацией личного труда, напротив, в очень большой степени потребительская мораль стала выражением «подавленных» или «отложенных желаний» родителей нынешних потребителей, проживших свою жизнь в условиях социалистической уравниловки и принудительного аскетизма планово-распределительной экономики, и от образа жизни которых молодое поколение стремится всяческим образом дистанцироваться как от «совкового прошлого», идентифицируя себя с жизнью в «нормальных странах». Неконвенциональное прошлое (то есть такое, которое лишено символической связи с величием национального целого – без георгиевских ленточек и «Спасибо деду за Победу») в нынешней гламурной культуре оказывается не функциональным, избыточным, более того, порождающим дискомфорт и диссонанс в массовых установках на потребление. Оно выпадает из значений реальностей настоящего[45]. Ненужной оказывается сама модальность необходимости осмысления травматического опыта прошлого (в том числе национального стыда и страха). Отказ от прошлого означает, что будущее предстает как бесконечная или многократная итерация настоящего (с повышением качества потребления). Такой тип ценностных регулятивов делает ничтожной значимость культуры, а вместе с ней и представления о более сложных запросах, чем нормы потребительского образа жизни. Нынешняя деэтатизация ценностных запросов и ориентаций (ослабление идеологии государственного патернализма в среде самых продвинутых групп населения) в сочетании с сознанием подавленных возможностей политического участия легко сочетает потребительский гедонизм с готовностью уживаться с авторитарным режимом. Другими словами, идет общая ювенилизация жизни (в том числе инфантилизация коллективной, публичной жизни).
Явление «общества потребления» в российском исполнении указывает на то, что возник диссонанс, люфт, разрывы между новыми сферами социальной жизни (рыночной экономикой, массовой культурой, моделями
Телевидение стало основным источником сведений о том времени, доля кинематографа, которая была очень значительной в позднесоветское время, резко сократилась. На телевидение сегодня приходится около трети получаемых сведений и представлений о тоталитаризме. Каково качество этих сведений, вопрос для дискуссий.
Вслед за новыми, «правильными» учебниками истории государственное телевидение – основной инструмент путинской пропаганды – стало показывать бесконечные сериалы о тайнах кремлевской жизни, интригах и заговорах в ближайшем окружении диктатора, его душевных терзаниях и «религиозных исканиях» (например, «Сталин. Live», шедший в 2007–2010 годах), пропагандистские ток-шоу, например «Имя России», в котором Сталин показан как главный символ величия России, синоним национальной славы. Эти передачи продолжили тематику и даже жанровые особенности появившейся еще в 1990-е годы обширной тривиальной литературы о нем, его привычках и вкусах, его окружении и любовницах, где Сталин подан то как национальный гений и вождь, спасающий Россию от фашизма или иностранного влияния, в том числе еврейского заговора, то, напротив, в качестве тайного маньяка, конспиратора, одержимого идеей тотального могущества и личной власти, инициатора тайных интриг и пр. Сами по себе подобная литература и телепередачи могли и могут быть апологетическими, разоблачительными или развлекательными, даже стебными, продолжающими жанровую линию анекдотов 1970–1980-х годов, как это представлено, например, в «6 кадрах», но во всех случаях они не затрагивают структуру и суть стереотипа: изображения Сталина всегда носят крайне жесткий характер – маршальский мундир с большими звездами на золотых погонах, грузинский акцент и трубка выполняют все функции, которых требует эта роль. Эта маска сама по себе несет все латентные, подразумеваемые смыслы, которые делают визуальной и ощутимой «харизму» вождя, отделенного невидимым барьером мифа от обычных людей и даже своего окружения. (Если бы это было нужно для каких-то целей, то режиссеры заставляли бы идти Сталина в сортир или в ванну исключительно в мундире и при Звезде героя СССР). Важно, что даже при самой плоской сюжетной ситуации, этот персонаж входит в кадр в ореоле страшного знания о нем и его эпохе. Конечно, масштабы распространения подобной продукции ограничены периферийной в социальном и культурном плане средой, в которой доживают остатки прежних мифов. Но именно эта среда и является складом, где хранятся элементы подобных мифов. Такого рода книги и передачи могут быть внешне даже как бы антисталинскими или с большими включениями фактического материала о репрессиях, однако, в конечном счете интерпретация Сталина в них будет близка к позиции, сформированной ЦК КПСС вскоре после доклада Хрущева на ХХ съезде и остающейся неизменной до сих пор: Сталин виновен в незаконных репрессиях («перегибах»), но лишь подобными средствами можно было создать такую великую сверхдержаву, как СССР.
«Общество потребления» – это не «средний класс» в западном смысле слова, с которым у нас обычно путают это явление. Гратификации российского потребителя гораздо слабее связаны с условиями признания индивидуальных достижений, с индивидуалистической этикой, чем в западных обществах (следует учитывать само различие институциональных систем, задающих признание и смысл труда). Российская рыночная экономика остается сильнейшим образом зависимой от власти, в ней огромное значение приобретают распределения административной ренты и коррупционных ресурсов, деформирующих общественный смысл «достижения». Потребление в сегодняшней России теснейшим образом связано с демонстрацией статуса, социального престижа как выражением социальной ценности индивида, то есть с «подсознанием» дефицитарного социалистического общества. «Общество» как апеллятивная инстанция здесь, в отличие от среднего класса в странах завершенной модернизации, сохраняет свой адаптивный и зависимый (по отношению к политической системе) характер. Поэтому верхний уровень коллективных ценностей, комплексов представлений, символов не связан с ценностями частной жизни и существования, не зависит от них и остается государственно-патерналистским и предельно консервативным.
Одна моя знакомая рассказывала о своем приятеле, между прочим, кинорежиссере, который на просмотре фильма «Страсти Христовы» Мела Гибсона во время сцены в Гефсиманском саду наклонился и спросил ее: «А чего он так парится? Что происходит?».
