Теряю ориентацию. Ну и где же вы теперь, шаловливые красные ручки?
Ощущаю, как что-то проскальзывает в карман куртки. Клочок бумаги. Или карта. Или открытка на память. Ладно, сейчас не до этого, потом разберемся. Если для меня наступит «потом»…
Пальцы нащупывают бахрому, которой отделан край занавеса. Совершаю несколько трудных шагов вслепую. Судорожный вдох. Никогда не думал, что можно так обрадоваться наступлению полной тишины, темноты и отсутствию прикосновений. Три младшие сестрички смерти посетили меня одновременно. Надеюсь, этот парад темных планет не означает, что где-то поблизости притаилась старшая…
Такие минуты ценятся дорого. Иногда одна может сойти за вечность. Отстраненность. Безвременье. Граница, предел существования. Сознание сжимается в точку. Затем начинается пульсация.
Страх накатывает липкими волнами – страх без примеси ложных причин и без отвлекающей игры воображения. Вскоре это уже не волны, а удары стилетом – страх голый, острый, жалящий, как электрический ток. Цепляюсь хотя бы за него – больше ничего не осталось. Не сопротивляюсь. Когда-то, давным-давно, Санта научил меня: кое-чему невозможно сопротивляться; надо глотать дозу. Зато, если выживаешь, приобретаешь иммунитет.
Санта, Санта… Моя боль, моя тоска, моя память. Наконец что-то мое! Если нет света, пусть спасает страх – весь, явный и подавленный, скопившийся за годы звериного одиночества и непрерывного бегства.
Становлюсь судорогой чистейшего ужаса, которая может привести к остановке сердца. Чувствую себя так, будто в меня одновременно попала сотня разрывных пуль. Змеями извиваются кишки. Отрыгиваю то, что было в желудке… и, кажется, то, чего там не было. Небольшие твердые предметы правильной формы. Прямые углы и гладкие грани. Если через глотку могут пролезть костяшки домино, то, по ощущениям, это они и есть. Глотка превращается в туннель, сквозь который исторгается целый поезд сцепленных друг с другом гробов. Пытка кажется нескончаемой. С каждым спазмом выталкиваю из себя по нескольку штук. Они падают на пол с глухим стуком. Не думал, что страх может окостенеть внутри, а потом вот так выйти наружу. И покинуть меня надолго. Не скажу, что навсегда, – но в тот момент чувствую себя полностью и окончательно извергнутым трясиной.
Вспыхивает свет. Яростно вонзается в зрачки. Наступает слепота – надеюсь, временная. Очень надеюсь.
Остается выжженная на сетчатке картинка: пространство за сценой, загроможденное механизмами, фрагментами декораций, обломками иного существования. На полу – пятна грибка. Несколько скелетов – как же без них. Свисающая сверху сеть тросов и талей напоминает то ли такелаж выброшенного на берег и занесенного песком парусного судна, то ли виселицу, которую нарисовал палач, одержимый техническим прогрессом.
Боль стекает по нервам, будто по кровостоку ножа. Свет по другую сторону плотно сжатых век становится терпимым, можно впустить. Вижу то же самое. Декорации не оживают, скелеты
