нечего. Позволь, я попробую что-то сделать. Привести людей. Поставить спектакль. Сделать так, чтобы здесь снова что-то было. Так же, как при твоём папе, не будет никогда, но, может быть, будет по-другому.
– Но ты же ничего не умеешь… – уже не очень уверенно сказала Света.
– Ну так научите меня всему, чему возможно. И всех, кто со мной придёт. И мы поставим спектакль, сыграем на сцене, и тогда «Стаккато»…
– Хватит.
Света тяжко вздохнула.
– Мы открыты с понедельника по пятницу, с десяти до шести. Срок у тебя – неделя. Если за неделю приведёшь сюда как минимум пятерых человек – я тебе поверю.
Тамара кивнула как никогда серьёзно:
– По рукам!
– Утомлённое со-о-олнце-е, – напевала на всю квартиру Ефросинья Семёновна и раскатистый голос её было слышно даже за дверью, – нежно с морем проща-а-а-алось, ты сегодня призна-а-а-а-ала-а-ась… – она открыла дверь, представ перед Тамарой в своём кимоно, – что ты – мужик!
Допев свою любимую шутку из КВН, она сделала Тамаре торопливый и весёлый жест, чтобы она проходила, а сама закрыла за внучкой дверь.
В бабушкиной квартире Тамаре нравилось то, что имена многих вещей здесь заканчивались как-нибудь по-стариковски – Телик Антеннович (телевизор фирмы «Моль», показывающий семь каналов), Вазильевна (очень большая ваза с синей росписью, в которой никогда не стояло цветов – они бы в ней утонули) или Шкафич Створкович (он был из Чехии). Из-за этого многие вещи как будто приобретали в возрасте. В основной – единственной – комнате всегда пахло выстиранным ковром (хотя его вообще никогда никто не думал стирать), старыми половицами и… возрастом.
– Ну как твои дела, Тамарище? – спросила бабушка, с лёгкостью поднимая бутылку и ковыляя с ней на кухню. – Пошли, чаем угощу.
– Ковыляем потихоньку, – привычно ответила Тамара, проходя в кухню и садясь на своё место. Стикер она поставила неподалёку. – Я сейчас ходила в театральный кружок!
Пока бабушка наливала воду и ставила чайник (Чехов), она рассказала ей про Свету и про «Стаккато». Выслушав, бабушка присела напротив неё и подперла щёку морщинистой худой ладонью.
– «Стаккато», «Стаккато», что ж знакомо так звучит-то… Это, часом, не тот, который раньше «Буратино» назывался?
– ?…
– Ну в таком подвальчике театр был в доме на Сухоложской…
– Ага, похоже, что он, – кивнула Тамара удивлённо. – Там что, был ещё один театр?
– Да может и тот же, просто переименовали… – бабушка неопределённо пожала плечами. – В «Буратино» мы с подружкой в молодости ходили.
– Серьёзно?
– А то! Тогда там был целый пионерский отряд. Ну такой, как это говорится… «локальный» что ли, – двумя руками бабушка показала что-то шарообразное. – Местечковый, вот! Мы тогда с Людкой-то Лебедевой так любили туда ходить, ой, ты б знала. Мы там петь и научились. Был там хороший учитель, Ильрат Фахитович, ой… – она прицокнула.
«Ничего
