, а не поделки китайской сборки, и скинул мне адрес. Черт, это был адрес института, где я раньше работал. Давно, в прошлой жизни, лет двадцать тому назад…
Все правильно: тот же дом, и даже этаж мой, шестой. Только все изменилось. Вместо НИИ – бизнес-центр, комнаты, в которых мы сидели, теперь отданы в розницу разным фирмам и фирмочкам. На дверях – пестрота табличек с названиями. Я быстро нашел нужный офис и получил Витькину камеру. Но уходить не хотелось.
Я вышел на лестничную площадку. Здесь мы с мужиками обычно курили. Я, Михей, Ленька Грецкий, Славка из патентного. Заранее созванивались, чтобы вместе сбежать на перекур. Травили анекдоты, перемывали кости начальникам и своим благоверным. Хвастались тем, что удалось достать. «Достать» – забытое слово из советской жизни. Сейчас ничего уже не достают, все покупают, даже японские фотокамеры. Были ли бы деньги.
Знакомое окно с широким подоконником. Как и прежде, в углу притулилась мятая жестянка с окурками – вечная, неподвластная времени жестянка. За стеклом в синеющих сумерках текло Садовое кольцо. Машин стало больше на два порядка. Но они все так же сливались в два разноцветных потока: один – красный, мерцающий стоп-сигналами, как догорающие угли в костре. Второй – желтый, словно разлившееся пиво. Или моча.
А сверху на Садовое призраком наложилось мое собственное лицо. Лицо усталого мужика предпенсионного возраста. Не люблю смотреть на себя! Слишком уж очевидны потери. И нежелательные приобретения. Это стекло помнит меня молодым: волос процентов на пятьдесят больше, веса килограммов на двадцать меньше. И святая уверенность в завтрашнем дне – завоевание победившего социализма.
И вдруг словно из-за спины выглянула и отразилась рядом она. Растрепанная челка до бровей, рыжеватые завитки на висках. И раскосые лисьи глаза. Я почти забыл ее. Старался забыть, вытеснить из памяти. Прости меня!
***
Это случилось незадолго до смерти «дорогого Леонида Ильича». На самом финише застоя.
Первые числа сентября. У крыльца института, вон там, внизу, стоит автобус: дожидается, пока научные и не очень сотрудники закинут внутрь свои рюкзаки. Картошка. Извращение советской экономики. И благословение для всех желающих откосить от работы без потери зарплаты. А заодно интересно и насыщенно отдохнуть от семьи. Картошка – это второй отпуск, только лучше. Большой деревянный дом на берегу Оки – старая больница, насквозь пропахшая формалином. Хорошая компания, рыбалка, пиво-водка. А если очень повезет, то и покладистая полевая подруга. Ну и до кучи работа – хоть и пыльная, зато безответственная и на свежем воздухе.
Мне тридцать пять. Я – свежеиспеченный кандидат наук. Жена ждет второго ребенка, сына Витьку. До родов ей осталось около двух месяцев. И я до чертиков рад возможности улизнуть из дома на пару недель – отдохнуть от предродовой горячки, которую устроила теща. И набраться сил для послеродовой.
Я прихожу минут за десять до отправления. Мужики уже заняли лучшие места в хвосте автобуса. Сашка Михеев, Михей, многозначительно поглаживает себя по груди – у него во внутреннем кармане бутылка беленькой (до горбачевской антиалкогольной кампании еще три года). Ленька Грецкий пристраивает на сидении зачехленную гитару. Мелькают знакомые лица: «Привет – привет. Как дела?» И только одно новое лицо. Совсем девчонка, «пионерка» – молодая специалистка.
Ножки – палочки от эскимо – обтянуты шерстяными трениками, тугая попка размером с дыньку-колхозницу. И вся она – горстка легких птичьих косточек. И рыжеватый мех волос стянут на затылке в мотающийся хвостик: прыг-прыг, влево-вправо.
Она стоит рядом с автобусом и вылизывает из бумажки растаявшую шоколадную конфету. Язык в шоколаде, пальцы в шоколаде, даже на носу шоколадная отметина… Глаза смеются от неловкости.
– Такой бы язычок да правильным делом занять… – шучу я. – Цены б ему не было!
Пионерка непонимающе смотрит на меня. Потом до нее доходит, и она заливается краской, густой, как томатный сок в нашей институтской столовке. Я не видел, как девушки краснеют, лет этак дцать! А эта девчонка-хамелеон меняла цвет раз по сто на дню – стоило только намекнуть при ней на что-то малоприличное. Да просто упомянуть слово «секс». Ведь у нас в Советском Союзе секса не было! В общем, я быстро превратился в пошляка. В исследовательских целях, естественно.
Теперь, двадцать лет спустя, я уже плохо помню, как мы задружились с этой пионеркой. Кстати, звали ее Катей. Всплывают только отдельные картинки, детали, слова…
В тот год картошку мы проводили на морковке: затаривали в мешки то, что выкапывал трактор и рядками оставлял на грядках. Помню, первый рабочий день закончился, норма выполнена, а у пионерки еще мешка на два работы. Она с каждой морковинки грязь оттирает прежде, чем бросить ее в корзину. Подхожу:
– Привет! Твои манипуляции с морковками – это так сексуально! Отрабатываешь навыки в полевых условиях?
Девчонка
