я видел, как шевелятся ее губы, но ничего не слышал. Я знал, что в доме мы одни, и еще не закончился первый тайм. И что другого шанса у меня больше не будет. Никогда! Короче, крышу сорвало.
Помню, как рывком поднимаю ее и сажаю к себе на колени. Подсовываю дрожащую руку под майку и накрываю ладонью ее холодные грудки. Маленькие озябшие холмики с торчащими пуговками сосков. Она уворачивается, шепчет «не надо», но я уже не в силах сдерживаться. Не могу ее отпустить. Просто не владею собой.
Я шепчу ей «милая, девочка моя, как я мечтал об этом… Не бойся, все будет хорошо. Я согрею тебя». И целую, целую, заглушая ее протесты. Лихорадочно стаскиваю с нее треники, путаясь в штанинах. Катя еще упирается, но как-то вяло. Смирилась.
Черт, я уже опасно близок к концу. Только бы не опозориться! Я опрокидываю мою девочку на постель, целую бледный впалый живот меж выпирающих тазовых косточек и рубчатый след от резинки. Сейчас… Железная кровать визжит под нами искалеченными за несколько поколений пружинами. Стягиваю с себя трусы, пачкая их кровью и йодом. Сейчас… Прижимаюсь всем телом, нащупываю пальцем желанный вход. Пионерка дышит короткими частыми всхлипами. А если она целка? Теперь уже все равно: я не могу остановиться! Сейчас… Сейчас…Черт!!! Я обгадился, как пацан в свой первый раз. Дергаюсь в спазмах и изливаюсь на пушистые рыжие кудряшки.
Что было дальше лучше не вспоминать. Катя брезгливо вытерлась моими трусами и молча оделась. Лучше бы ругалась, плакала, лучше бы ударила меня по морде! Но она молчала. Ее молчание сочилось презрением. Я так и не понял, за что: за то, что я сделал, или за то, чего не смог сделать. Я бездарно кончил нашу дружбу. На нашу дружбу.
Девушка-Катя ушла. Не хлопнула дверью, а осторожно затворила за собой. И я остался наедине с виной и стыдом. Внезапно подумалось: а вдруг она кому-нибудь расскажет? Нет, не должна… А если все-таки? Я испугался. Реально испугался. Представил, что будут болтать за моей спиной. А если до жены дойдет?
Но сил объясняться не осталось. Завтра, все завтра. Поговорю с ней, извинюсь, попрошу. А сейчас надо все забыть. Я налил себе полный стакан водки (мужики меня простят!) и провалился в беспамятство.
В пять утра всех поднял громкий стук в дверь нашей больнички: телефонограмма для Астраханцева. Принесли листочек, написанный старательным округлым почерком: «Татьяну увезли по скорой. Угроза выкидыша. Приезжай немедленно». В пять двадцать я уже стоял у правления совхоза, откуда шла машина до железнодорожной станции.
Жену выпустили из больницы через неделю, но предписали лежать, не вставая, до самых родов. Я оформил на работе отпуск без сохранения. Десятого ноября умер «дорогой Леонид Ильич» и под аккомпанемент траурных маршей родился наш сын Витька. В институте я появился только в конце месяца. Сразу же позвонил Михею, вызвал его на лестницу покурить.
– Ну, что нового? Как там наши?
– Вот поприсутствовал на похоронах века. Пришла разнорядка: пятнадцать человек от НИИ. Не смог отвертеться.
– И пионерка
