горы, безмолвие – во всем этом была какая-то восхитительная значительность. Казалось, что к серебристому мерцанию луны примешивается иной свет и они, будто околдованные, ищут его источник. Некоторое время супруги созерцали удивительный сияющий пейзаж, словно именно в нем заключалась причина их счастья. Затем показалась лодка – сначала они увидели фонарь на ее носу, потом гребцов, медленно поднимающих весла. На нижней палубе у трапа появились Бонковский-паша и его помощник. Эти двое были очень далеко, как во сне. Большая черная лодка, посланная губернатором, подошла вплотную к «Азизийе». Послышались звуки греческой и мингерской речи, топот ног. Забрав Бонковского с помощником, лодка снова растворилась во тьме.
Супруги и несколько других пассажиров, вышедших на палубу или поднявшихся на капитанский мостик, еще долго любовались Арказской крепостью и величественными сказочными горами, которые всегда так волновали романтически настроенных авторов путевых заметок. Если бы они получше присмотрелись к окну в одном из юго-западных бастионов крепости, этой поэмы из камня, которую слагали крестоносцы, венецианцы, византийцы, арабы и турки-османы, то приметили бы, что в нем горит светильник. Этот бастион много столетий служил тюрьмой. Один из тюремщиков (или, по-современному говоря, охранников), Байрам-эфенди, лежал сейчас в пустой камере на два этажа ниже того окна, в котором горел светильник, и прощался с жизнью.
Глава 3
Пятью днями ранее, когда у Байрама-эфенди появились первые признаки болезни, он не принял их всерьез. Его кинуло в жар, сердце забилось чаще, потом он почувствовал озноб. Должно быть, утром слишком много ходил по продуваемым всеми ветрами бастионам и дворам крепости, вот и простудился. На следующий день после полудня к жару присоединилась слабость, совсем не хотелось есть. Проходя по вымощенному булыжником двору, он вдруг сел, потом лег и, глядя в небо, подумал, что может умереть. В лоб ему словно вколачивали гвоздь.
Вот уже двадцать пять лет Байрам-эфенди служил стражником в знаменитой тюрьме Арказской крепости. Кого он только не перевидал там за эти годы! Состарившихся и давным-давно всеми позабытых узников, прикованных к стенам своих камер, преступников, гуськом выходивших на прогулку под звон собственных кандалов, политических заключенных, отправленных сюда пятнадцать лет назад султаном Абдул-Хамидом. Зная, какой была тюрьма в своем изначальном состоянии (не очень-то, впрочем, изменившемся), он от всей души одобрял попытки ее модернизировать, превратить из узилища в современное пенитенциарное учреждение. Когда из Стамбула подолгу не приходили деньги и Байрам-эфенди месяцами не получал жалованья, он все равно каждый вечер приходил на перекличку, иначе не мог потом спокойно спать.
На следующий день он почувствовал ту же смертельную слабость, проходя узким тюремным коридором, и решил не возвращаться домой. Сердце в этот раз колотилось совсем уж отчаянно. Байрам-эфенди зашел в пустую камеру, улегся
