назвать, хотя, кажется, не раз бывал здесь. На этой самой короткой улочке, обсаженной старыми деревьями. Недавно прошел дождь, и теперь легкий туман клубится под желтыми фонарями.
Он возвращается откуда-то домой по этой улочке. Ну да – конечно же, из школы: ведь ему всего лет десять-одиннадцать, и у него вечерняя смена. А может быть, с урока музыки из Дворца пионеров. Улочка пуста, и только впереди, где-то в сотне шагов, чуть сутулясь, движется мужская фигура. Если поднапрячь зрение, можно разглядеть и палку, на которую мужчина опирается.
И хотя это, наверное, скорее всего старик и, в случае чего, от него вряд ли можно ожидать помощи, мальчику как-то спокойнее оттого, что кто-то делит с ним ночную улицу. Он идет не оглядываясь: ему почему-то кажется, что там, где он уже прошел, опасность больше не может возникнуть. Это странное, совершенно нелогичное ощущение, однако, его не подводит.
Они, эти пьяные подонки, в самом деле появляются впереди, откуда-то из черных провалов незакрытых подъездов, – три, серые в тумане, бесшумно скользнувшие тени.
И хотя совершенно ясно, что до мальчика им нет никакого дела, они просто не видят его, нацеленные на того, кто ковыляет впереди, мальчишка в панике бросается за ствол ближайшего дерева, приникает к его мокрой коре и почти сливается с ним, стараясь не дышать.
Три тени, вихляясь, приближаются к старику, и мальчику удается расслышать знакомый по рассказам, безобидный и такой страшный вопрос:
– Эй, мужик, закурить не найдется?
Он не разбирает, что отвечает старик, но зато отлично слышит второй издевательски усмешливый голос:
– Слышь, пацаны, оне здоровье свое берегут!
И третий, нарочито замедленный, ленивый:
– На тот свет здоровеньким собрался…
А потом опять издевательски радостный:
– Ну и потеха подвернулась клевая!
Мальчишка еще крепче вжимается в дерево и с ужасом слушает, как что-то лепечет обреченный старик, предлагает деньги, вымаливает свободу, а может, и жизнь под издевательский пьяный хохот троицы.
И вдруг – этот крик, этот вопль, полный ненависти и ликующей ярости! Он потом долго будет взрывать барабанные перепонки в ночных кошмарах:
– И-й-я-а-а-а!
То, что происходило потом, больше всего было похоже на стремительное престо, которое они разбирали сегодня на уроке музыкальной грамоты: да, это была, конечно, драка, но какой-то непонятный ритм присутствовал в ней. Словно кто-то дирижировал этими мельканиями стариковской палки, руганью, сдавленными стонами и наконец тяжелыми шлепками трех тел о землю.
И старик уже бежит, но почему-то назад, не в том направлении, куда шел прежде. Вот он поравнялся с деревом. Мальчик слышит его горячую легкую руку у себя на плече, поднимает на него все еще расширенные страхом глаза. Не так уж этот старик, пожалуй, и стар, а говорит и вовсе запросто, как мальчишка:
– Ну что? Атас? Смываемся?
