достаточно напомнить тебе, как никогда я ничего не жалел для тебя, как отдавал себя всего делу твоего воспитания, |точно и не было у меня другого сокровища в мире, чем видеть тебя при жизни достигнувшим совершенства «как в доблести, чести и благоразумии, так и в области свободного и честного знания, – и таким именно оставить тебя после моей смерти, чтобы ты, как зеркало, отражал во всем личность твоего отца, – и если и не столь совершенным, как я желаю, то, по крайней мере, стремящимся к этому.
«Но несмотря на то, что доброй памяти мой покойный отец, король Грангузье, все старания и все свое умение приложил к тому, чтобы я вполне усовершенствовался в государственных науках, и чтобы труды и старания мои не только соответствовали, но даже и превосходили его желания, – несмотря на это, как ты прекрасно понимаешь, то время, когда я воспитывался, было благоприятно для наук менее нынешнего, и у меня не было стольких наставников, как у тебя. То время было еще темное, еще сильно было злосчастное влияние варваров, готов, кои разрушили всю хорошую письменность. Но, по доброте божьей, на моем веку свет и достоинство были возвращены наукам, и произошла такая перемена, что сейчас я едва ли принят был бы. даже в первый класс низшей школы, – я, который в моем зрелом возрасте считался (и не без основания) ученейшим человеком своего века.
«Говорю это не из пустого хвастовства, хотя в письме к тебе я мог бы и хвалиться вполне безнаказанно, ибо сие позволяется и одобряется такими авторитетами, как Марк Туллий (в его книге «О старости») и Плутарх (в его произведении, озаглавленном: «О похвальбе, не вызывающей зависти»), но исключительно для того, чтобы выразить тебе всю мою нежность. Теперь все науки восстановлены, а также языки: греческий, без знания которого стыдно называть себя ученым, еврейский, халдейский, латинский. Теперь в употреблении печатание, столь изящное и правильное, изобретенное в мое время благодаря божественному вдохновению, как, наоборот, благодаря внушению дьявольскому изобретены пушки. – Мир ныне полон учеными людьми, образованнейшими преподавателями, обширнейшими книгохранилищами, так что, по моему мнению, никогда – ни во времена Платона, ни Цицерона, ни Папиньяна – не было таких удобств для учения, как видим теперь. Отныне не найдет себе места в обществе человек, который не очистится предварительно у жертвенника богини Минервы. Я вижу, что нынешние разбойники, палачи, авантюристы и конюхи более образованы, чем доктора и проповедники моего времени.
«Да что говорить! Женщины и девушки ныне стремятся к науке, этой манне небесной. Даже я, в моем возрасте, вынужден учиться греческому языку, который я не презирал, как Катон, но не имел досуга усвоить себе в юном возрасте. И вот я охотно услаждаюсь чтением «Нравов» Плутарха, прекрасных диалогов Платона, описаний Павзания и древностей Атэнэя, в ожидании часа, когда богу-создателю будет угодно призвать меня к себе и приказать покинуть землю. Поэтому, сын мой, увещеваю тебя использовать юные годы свои для упражнения в науках и добродетели.
«Ты
