сволочь полицейская решила выслужиться перед фашистами, подсказала, что Франек в партизанах. Немцы ввалились ночью, забрали маму, утащили в сельсовет. Били, допытывались, где сын.
А мать отвечала, что сын давно погиб. А жил с ней в хате не сын вовсе, а дальний родственник Александр Дмитриевич. То ли племянник, то ли ещё какая седьмая вода на киселе. Пожил и ушёл. А мы за него не в ответе. А полицаи про сына всё врут. У нас и документы есть.
Послали за документами. Всё верно. Черненко Александр Дмитриевич. И никакого Франека. Ещё и староста нам помог. Он был хороший человек, держал связь с партизанами. Вступился за мать, да и документы подтвердили. Чудом отстали от нас.
3 февраля 1943 года мы спали. Грохочут в двери, чуть не выбивают. Мать накинула на себя что-то, бегом открывать. Входят трое немцев. Здоровенные, под потолок. Ещё помню, у каждого на шее гривна была блестящая. Свет керосинки в этой гривне отражался, а над гривной – не лица, а провалы тёмные. Едва дали нам одеться, выволокли на улицу. Сначала согнали всех в соседской хате, продержали сутки в страшной тесноте. Потом перевели в телятник, что на станции Красный Берег. На станции погрузили в вагоны, перевезли в Бобруйск. Там уже много народа было, собирали со всей окрестности. Затолкали за стены Бобруйской крепости. Все вперемешку – женщины, старики, дети. Мороз, голод. Снег со стен собирали, топили в ладонях, дети потом слизывали.
Большая проблема – оправиться. Народу так много, что стоять негде. Мужики кое-как устраивались по углам, а женщинам как? Молодые девушки не от голода рыдали, от стыда. Несколько женщин с ума сошли, бросались на охранников. Их тут же расстреливали.
Через некоторое время нас разделили. Мать с братом в одну сторону, меня с другими хлопцами моего возраста – в другую. Снова в вагоны, повезли.
Сначала выгрузили в Польше, неподалёку от Кракова. Отвезли на угольную шахту. Работали много, кормили плохо. План был такой, что взрослый здоровый человек едва мог выполнить. А мы, пацаны, и вовсе из сил выбивались. Не выполнил план – половину пайка не дадут. Вместе со мной работали Сергей Чернов, Иван Вербицкий. Поддерживали друг друга, надеялись выжить.
Среди тех, кто работал на шахте, было много французов, поляков. Французам приходили посылки от Красного Креста, их не били, работали они меньше. С поляками тоже получше обходились. А с нами, с советскими, как с животными. И не важно, украинец, русский, белорус или татарин. Советский, значит, не человек.
Французы сначала пытались нас подкармливать. Но немцы наказали нескольких из них и помогать перестали. Мне трудно их винить. Кто бы стал рисковать жизнью ради незнакомых чужих пацанов, когда дома семья ждёт?
Ближе к концу войны нас перевели в Германию, под Эссен. Снова в шахту. Уходили под землю затемно, выходили уже ночью. Неделями света не видели. Ещё постоянно бомбили, днём и ночью. Летит где-то в небе чёрточка, едва видная, с мизинец. И тут – рёв, грохот, свист, земля дыбом. Бомбу бросил. Или несколько самолётов
