ющиеся глаза, его горячие губы и эти зайчики, которые он пускал, да ещё небо, с дивными, совершенно сказочной формы, облаками, солнце, что пыталось пробиться сквозь их бегущую низкую пелену. Казалось, какой-то неведомой человеку силой оно останавливало их быстрый бег, раздвигая своими лучами промежутки между серыми горками непролившегося дождя. И щемящая сердце тишина. Только шуршали на ветру ветви деревьев и где-то очень далеко, как будто не на этом свете совершенно, что-то погромыхивало, рокотало, раскатисто побахивало. Но это было далеко, не здесь и почти не слышно. Здесь, вокруг – только тишина, которую хотелось обнять, ухватить кусочек, оторвать ещё один. Её ведь так не доставало всегда. Зато сегодня можно было насытиться ей сполна. Сегодня ведь всё было по-другому. Сегодня Катя поцеловалась в первый раз. Ничего подобного в её восемнадцатилетней жизни ещё не было. Даже провести пальцами по щеке Славки, который из школы её провожал, даже это боялась сделать, а как хотелось! И вот, случилось! И это оказалось так здорово, так непередаваемо прекрасно, так удивительно сказочно! И сладко! Губы Володи будто источали сахар, нет, не сахар, нежный тягучий мёд и не было сил оторваться от них, никаких сил не было!
– Уф, – Катя перевела дух, снова прильнула к тёплым володиным губам, и поцелуй опять тянулся долго, почти бесконечно, ведь он не должен был закончиться! Никогда! Ни вечером, ни завтра, когда они снова смогут уединиться на маленькой полянке, затерянной в глубине тисовой рощи, завтра поцелуй опять будет тянуться бесконечно. Он и будет таким, бесконечным, потому что они всегда будут целоваться.
– Мне пора, прости, командир роты вызывает к двум, – Володя бережно отстранился от Кати, она потеряла его губы и, не открывая глаза, как рыба ловила воздух, пытаясь достать утраченное, выскользнувшее, наслаждение.
– Не уходи, побудь со мной.
– Не могу, прости, служба, вечером, обязательно, а сейчас пора, – Володя взглянул на доставшиеся от отца часы, – всё, – он притянул к себе Катю и ещё раз быстро прильнул к ней губами, – всё, убегаю, прости, до вечера!
– До вечера, – повторила Катя, – до после дежурства, до вечера, – промямлила она уже самой себе, глядя на удаляющуюся фигуру Володи.
Катя лишь два месяца всего служила в роте связи, где одним из взводов командовал младшей лейтенант Суровцев, Владимир Суровцев, а теперь просто Володя. Она сразу влюбилась в него, в высокого, стройного черноглазого красавца с угольно-чёрной кудрявой шевелюрой. Даже короткая армейская стрижка не смогла полностью сгладить его кудряшки, упорно пробивавшиеся из-под краёв фуражки. Катя замирала при виде рослого брюнета с лейтенантскими погонами, млела от восторга, когда он обращался к ней. Чувства её просто выпирали наружу. Сослуживицы, телефонистки и радистки по военным профессиям, но по жизни прежде всего обычные девчонки, посмеивались над новенькой, подтрунивали, а Суровцев, вроде бы ничего не замечал. Он очень строгим казался внешне. Ещё бы, как иначе? Трудно молодому девятнадцатилетнему парню, свежеиспечённому лейтенанту, быть командиром взвода в полковой роте связи, где, кроме офицеров и старшины только пятерых связных, один начальник телефонной станции, ездовые да ещё пара бойцов, не принадлежали к легкомысленному и смешливому женскому полу, самим своим существованием вечно напоминавшему Суровцеву о его собственной жизненной неопытности. Но Катя не подозревала насколько предмет её влечения сам был робок и неловок по женской части. Для неё он парил где-то высоко в небесах, лишь изредка спускаясь оттуда, чтобы отдать очередные приказания. Девчонки подзуживали её: «Кать, глянь-ка, твой лейтенант опять один сидит, с котелка хлебает, составь компанию, да котелок помой, а то ему ординарца не дали». Но по неслужебному делу Катя не решалась даже подойти к Суровцеву, а тот явно стеснялся и тоже делал вид, что кроме исполнения непосредственных обязанностей его ничего не интересует. Однако девчонки не отставали, самые явные то ли в шутку, то ли всерьёз предупреждали: «Кать, смотри, упустишь лейтенанта, мы его себе заберём, в общее пользование!» Тут обычно раздавался дружный хохот да кто-нибудь добавлял: «А чё, девки, проверим взводного на мужские способности?»
Катя ничего не говорила в ответ, да и что она могла сказать им, заматеревшим на фронте девицам, почти у всех в штабе полка имелись ухажёры, а наиболее продвинутые наряду с основными обязанностями по совместительству исполняли должность «ППЖ» – походно-полевой жены. И внебрачные супруги их, не чета Суровцеву, звёзд на погонах носили побольше количеством и качеством. Да ещё орденами сверкали на широких грудях, перекрещенных ремнями. В общем, девицы-связницы, как их называли в полку, не стеснялись особо. Некоторые вовсе прямо говорили: «А где я после войны жениха найду? Так хоть ребёночка заделаю, а может и на основную жену потяну». Катю подобные варианты не устраивали, она искала своего, единственного, суженого, хотелось сильного, настоящего чувства, душа и тело жаждали любви и взаимности. И вот всё пришло, и настоящее чувство, и взаимность. А всего-то – случайная встреча в этой роще, каждый вроде шёл по своей надобности, у каждого свои докуки. И вдруг после уставного приветствия и пары расхожих фраз:
– Катя,
