Ведь уже было – в январе 1942-го после тяжёлого ранения под Малой Вишерой его определили, как «старичка» в дивизионные писари, подумал тогда, что повезло. Всё ж подальше от пуль. Сначала так и оказалось. Ползимы, всю весну и начало лета сидел себе на спрятавшейся в перелесках окраине тихого посёлка Холм-Жирковский, исписывал пачки бумаг, наворачивал кашу да прятался по щелям от редких немецких налётов. По сравнению с окопной грязью и двумя кровавыми атаками под Малой Вишерой это был почти рай. Почти курорт, даже свист пуль там только снился. Так можно было хоть до конца войны воевать, правда, смущало понимание того, что там, в Холме-Жирковском она никак закончится не могла. Ну не такое это место, не Берлин, не Москва и даже не Варшава. И рай действительно оказался слишком коротким. Их тридцать девятая армия глубоко вклинилась в оборону немцев и дамокловым мечом висела над ними, засевшими в Вязьме и Ржеве. Те терпеть такое долго не стали, не в их духе терпеть такое. В июле в Холме-Жирковском услышали далёкую артиллерийскую канонаду в тылу, сначала тихую, затем всё громче, всё ближе, то есть там, где вообще-то ничего не должно было происходить. Но произошло. Это немцы отрезали их тридцать девятую армию.
И тут началось: их утюжило с воздуха «Люфтваффе», с закрытых позиций била артиллерия, автоматчики со своими «Шмайсерами» шли на них, попрятавшихся в зарослях, выкашивая даже ветки с елей. Обезумевших от ужаса и обессиливших от голода красноармейцев как зайцев гоняли по лесам, потом собирали на полянах и вели под конвоем в плен. Старикову вместе с приятелем – сапожником из хозроты удалось пересидеть облаву под вывороченном из земли корнем заваленной сосны. Потом они почти две недели добирались до своих, питались корой и ягодами. А когда вышли, ещё неделю, пока выясняли их личности, гнили в подвале у особистов. Тогда обошлось, но из дивизионного штаба писаря Старикова определили в батальонный – совсем рядом с передовой. Тут уж не пошикуешь как при штабе дивизии, тут почти как на переднем крае – и пуля шальная пролетает, и мина миномётная или снаряд землю на дыбы ставят. Знай успевай с сырой землицей обниматься.
Там, вместе со штабом батальона он и попал в окружение второй раз. Дело было следующей зимой. Больше недели мела метель. Она их и спасла, сделала невидимыми. И они вышли почти организованно, то есть со штабом, но без батальона. Притёрлись к колонне мехкорпуса, с генералом во главе и с единственном, последним танком, в который танкисты слили всё оставшееся горючее.
Вот и сейчас Семёныч уже почти не сомневался, что дело –дрянь. Лишь размышлял на предмет того, как получится в этот раз – в одиночку или хотя бы с начальством? Навернув у спрятанной за каменным сараем полевой кухни котелок каши с тушёнкой, он побрёл к подвалу сгоревшего хутора, где ютился ещё с десятком, таких же как он, штабных, как говорили окопники, прихлебал. Сегодня немец почти не беспокоил, кланяться нужно было не пулям, а ветру, но это такое редкое для передовой спокойствие и настораживало больше всего. Если рядом наших попёрли, а здесь тихо, значит фрицы ждут, что они сами им в ручки упадут, как ньютоновы яблочки.
