которой я должна поехать. Это Питер договорился встретиться. Он может взять детей. Никому не будет дела, что меня нет. Кроме меня. Потому что тогда все они увидят Джонаса, а я – нет. Они смогут положить свои полотенца рядом с его на горячем песке. При мысли о том, что я его не увижу, меня охватывает мучительное желание прикоснуться к нему, дотронуться до его руки в воде, голод. Одержимость. Как у тех, кто слышит пение сирен. «Сирена с пенисом», – думаю я и начинаю хохотать.
– Что смешного? – спрашивает Мэдди.
– Ничего. – Я осекаюсь. – Ничего смешного.
– Ты ведешь себя странно, мам, – говорит она, возвращаясь к книге. – Смеешься без причины. Как клоун-маньяк.
Она расчесывает комариный укус на лодыжке.
– Чем больше чешешь, тем сильнее чешется.
Дети все еще в пижамах. На рукаве Финна – засохший свечной воск, попавший на него вчера, когда они с Мэдди пришли пожелать спокойной ночи пьяным взрослым.
– Мы слышали, как вы поете, – сказал Финн, заходя через сетчатую дверь с лукавым выражением лица, говорившим: «Знаю, что должен быть в постели, но вот он я».
– Господи, вы уже давным-давно должны спать, – сказала я.
– Вы слишком шумите, – откликнулась Мэдди. – Джек спит. Отрубился.
– Залезай, – сказала я, затаскивая Финна на колени. – Только на пять минут.
Он нагнулся содрать со свечи сталактит застывшего воска. Несколько капель упало ему на рукав.
– Можно я задую свечи?
– Нет, нельзя.
– Вы нас не проводите? Я что-то слышал в кустах. Может быть, там волк.
– Нет там никаких волков, дурак, – сказала Мэдди. – Пойду налью себе молока.
Финн слез с моих коленей и свернулся клубочком на диване рядом с Питером, который продолжал разговаривать с Джиной, поглаживая Финна по спине, как будто тот был котом. На другой стороне стола крестный отец Анны Джон Диксон и Памела, жена дедушки, спорили с матерью Джонаса из-за гнездовий куликов.
– Это наш пляж, – говорила Памела. – По какому праву парковая служба его огородила?
– Не могу не согласиться. Просто птицам на смех, – сказал Диксон, хохоча над собственным каламбуром.
– Пляж принадлежит матери-природе, – ответила мама Джонаса. – Вас действительно больше волнует, куда положить полотенце, чем возможное вымирание целого вида?
– Не откроете мне дверь? – Мэдди вышла из кладовки, осторожно неся два стакана молока.
Питер поднялся и, нетвердо держась на ногах, открыл дверь веранды, после чего взлохматил дочери волосы.
– Папочка! Я же пролью, – засмеялась Мэдди, проливая молоко на пол.
Финн, встав на четвереньки, вылакал лужицу с пола.
– Я – кот, – заявил он.
– Фу! – сказала Мэдди и послала мне воздушный поцелуй. – Спокойной ночи, мама. Люблю тебя. И всем остальным
