Чего тебе, старик? Твои глаза горят!»[4]
Нариман нахмурился. Он впервые заметил, что у Тарапоре довольно длинные волосы – врачи обычно так не стригутся, это была бы нормальная прическа, если бы он в рекламе работал…
Появился палатный бой с погромыхивающей тележкой, которую он покатил между кроватями. Молоденький парнишка делал свое дело споро и динамично. Ставил вымытые утки под кровати с аккуратностью, свидетельствующей о желании навести порядок. Бой. Тех, что выполняют эту работу в женских палатах, называют нянечками. Айями. «Айя присматривает за детьми, – думал Нариман. – Собственно, так здесь и воспринимают стариков и больных».
Доктор Тарапоре сосчитал пульс, сделал пометку в истории болезни и продекламировал еще строку:
– «И держит цепкою рукой…»
– Извините, доктор. Зачем вы мне Кольриджа читаете? Я бы куда охотней выслушал ваш прогноз по поводу моего перелома.
Доктор Тарапоре смутился, как школьник:
– Сам не знаю, сэр, почему мне вспомнились ваши лекции в колледже. Мне очень нравились ваши лекции, я до сих пор помню «Старого Морехода» и «Кристабель». И все рассказы Э. М. Форстера из «Небесного омнибуса», которые мы учили.
– Не морочьте мне голову. У меня болезнь Паркинсона, а не Альцгеймера, я тоже помню эти лекции: аудитория, в которую набились две с лишним сотни негуманитарных буянов, они шумят и свистят, стараются своими инфантильными выходками произвести впечатление на десяток девушек, затесавшихся среди парней.
Доктор покраснел:
– Это университетское начальство виновато: оценки по английскому не засчитывались в средний балл, только посещаемость. Поэтому ребятам было все равно. Но даю вам честное слово, сэр, я в этом хулиганстве не участвовал.
Нариман поднял бровь, и экс-студент исправился:
– Ну, может, свистнул разок или два. Без всякого энтузиазма.
Доктор почувствовал, что разболтался не в меру. Он взялся за фонендоскоп, потом измерил Нариману давление и сделал еще какие-то записи в истории болезни. Но на самом деле ему хотелось, чтобы старый профессор поговорил с ним о жизни.
Он сделал новый заход.
– Сэр, «Старый Мореход» напомнил мне о лучших годах моей жизни, о студенческих годах, – он замялся, – о молодости.
И сразу пожалел о сказанном.
«Чувствительная у доктора совесть, – подумал Нариман. – Четверть века прошло, а он все винит себя за безобразия аудитории. Или это просто его методика общения с больными?»
Ну что ж. Нариман счел за благо отказаться от сарказма.
– В каком году вы посещали мои лекции?
– На первом курсе, в шестьдесят девятом.
– Следовательно, вам сейчас лет сорок.
Доктор кивнул.
– И вы осмеливаетесь говорить о молодости, как будто она уже прошла?
– На самом деле, сэр, я чувствую
Перевод В. Левина.
