такой спектакль, жадно выпытывали подробности. И, кроме того, мы были первые, кто увидел настоящую женщину.
Риппо, купаясь во всеобщем внимании, говорил:
– Такая уродина, макака, я чуть не сблевал…
Альфон ограничился одним словом:
– Дегенератка!
Мармот, не понижая голоса, сказал, что вообще-то следовало бы ее нагнуть и – того. И пояснил на пальцах – что именно. Его банда заржала. А учитель Беташ, временно принявший на себя руководство, успокаивая нездоровое возбуждение, пояснил, что мы наблюдали типичный пример вырожденческой психики: вспышка ничем не мотивированной агрессии, варварство, первобытная дикость – этим фемины и создают угрозу всему цивилизованному человечеству.
– Беспокоиться не о чем. На следующую демонстрацию ее приведут в наручниках.
Так он нам обещал.
Только вот следующей демонстрации уже не было.
Утром дежурные в панике сообщили, что карцер, куда поместили девчонку, открыт.
Кто его открыл – неизвестно.
Дверь настежь распахнута.
Фемина исчезла.
Инспекторы, как им и было положено, производили устрашающее впечатление. Прибыли они к нам вдвоем, оба – в черных мундирах, свидетельствующих о принадлежности к государственной генетической службе, оба – с серебряными нашивками двойной спирали ДНК на предплечьях, оба – блондины с голубыми глазами, с лицами строго симметричными, классическими, словно отштампованными на одном и том же станке. Явно клоны первого поколения, сформированные по определенному фенотипу. Они прошли мерным шагом по коридору, оставляя за собой расширяющуюся зыбь тишины. Все лица, как притянутые магнитом, поворачивались им вслед. Отец Либби на перемене, вскользь сжав мне плечо, шепнул, что они копируют атрибутику одного тоталитарного государства середины двадцатого века.
– Надеюсь, и кончат они точно так же…
Я хотел спросить, что значит «тоталитарный», но не успел: отец Либби двинулся дальше к учительской.
Следствие, которое инспекторы в первый же день провели, пришло к неутешительным для нас выводам: фемина не могла выбраться из карцера самостоятельно, ей кто-то помог, вытащил шплинт (подковообразную металлическую загогулину), отодвинул тяжелый засов. Попытки снять отпечатки пальцев ничего не дали, и шплинт, и засов оказались заляпанными до невозможности.
Теперь под подозрением находился каждый – от преподавателей до учеников. В школе тут же сгустилась атмосфера гнетущего ожидания. Было срочно созвано общее собрание коллектива, и один из инспекторов, по специализации психотехник, поднявшись на трибуну, произнес речь, обдавшую нас сразу и жаром, и холодом.
– Мы ведем небывалую, титаническую войну, – ясным и звонким голосом говорил он, вколачивая каждую фразу в сознание, точно гвоздь. – Мы ведем войну, которой еще не знала история. Войну не за победу одной империи над другой, но войну
