а потом двинулся обратно к стеклянной стойке. И заглянул в вазу.
Внутри сидел карлик, сморщенный, кожистый гомункул, кожа которого, казалось, была на пять размеров больше своего владельца. Обе его руки зажимали рот и нос в попытке подавить еще один чих. Он вырвался наружу с насморочным призвуком. Карлик вытер нос рукой и уставился на огромное лицо, глядящее на него сверху вниз.
– Вот дерьмо, – сказал он.
5
Город горел, хотя пламени и не было видно.
Бренан никогда не чувствовал такого накала. Воздух искрился им. Он волнами поднимался от мостовой, лизал лицо, словно зловонный язык огромной задыхающейся твари. Он полз по телу, и ручейки пота бежали по спине и ногам. Если б он верил в Бога, он решил бы, что это ад. Он вспомнил девиз, вышивку, часто встречавшуюся на куртках, которые так нравились ветеранам Вьетнама: «Когда я умру, я отправлюсь в рай. Свой срок в аду я уже отбыл».
Может быть, это был и не ад, но это был город из худших кошмаров Бренана. Он двигался вдоль по аллее, переступая через пузырьки асфальта, вскипавшие на мостовой. Здания, окружавшие его, разрушались, улицы были переполнены разбросанным мусором. Это был город-призрак. На его запруженных мусором улицах не было никого, кроме Бренана.
Он вышел из переулка и посмотрел вверх, на ржавый погнутый знак, свисавший с фонаря над головой. Генри-стрит, Хрустальный дворец. В таком случае, должно быть…
Бренан посмотрел вниз по улице и увидел его. Дворец все еще стоял на своем месте. А если дворец все еще стоял… Бренан обнаружил, что его несет по улице, словно беспомощного моряка – на кишащие сиренами скалы.
Дверь дворца не была заперта. Внутри было темно и прохладно. Бренан почувствовал дрожь, пробежавшую по телу, когда пот, покрывавший его, внезапно испарился, оставив холодный и липкий след.
Может быть, прохладный воздух дворца вызвал эту дрожь. Может быть, это была она сама, сидящая за своим обычным столом в своем обычном кресле с высокой спинкой, едва видимая в темноте, со своим обычным бокалом «Амаретто» под рукой.
– Хризалис, – прошептал Бренан.
Она посмотрела на него. Выражение ее бесплотного лица было непроницаемым, как и всегда. Хризалис была женщиной из плоти и крови, но ее кожа и плоть были невидимы, мышцы едва угадывались. Некоторые находили это отвратительным, но Бренан восхищался ею.
– Это действительно ты? – спросил он.
– Кто еще мог бы сидеть здесь в этом теле и пить «Амаретто» из хрустального бокала? – спросил призрак.
Бренан покачал головой. Она не ответила на вопрос. Возможно, правила, царящие в этом искаженном измерении, не позволяли ей сделать это. Или ей нельзя было отвечать четко согласно правилам, которые установило его собственное подсознание.
– Ты знала обо всем, что происходит в Джокертауне, – сказал Бренан. – А как насчет этого места?
– Я знаю тебя, – ответила она. – Я знаю кое-что о том, что происходит в твоей голове.
– Ты можешь
