закатываю глаза.
– Как дела? – продолжает она, не меняя бодрый и улыбчивый тон. – Какие впечатления?
Хочется ляпнуть что-нибудь, пропитанное сарказмом, гадским юмором, но она не виновата в том, что у Одри хорошая фантазия. У меня есть идеи, в какое русло направить её инициативность, только боюсь, она не будет в восторге.
– Супер, мам. Лучше некуда.
– Ты опять ворчишь, Трэвис.
– Нет, я отвечаю на вопрос.
– С тобой абсолютно бесполезно спорить, – вздыхает она, наверняка потирая свободной рукой зону виска. Моя мать предсказуема до мелочей. – Я звоню не без повода.
Я усмехаюсь.
– А вот это уже интересно. Другое дело. Люблю деловой подход.
– У Элиаса юбилей, мы получили приглашение.
Я успеваю мысленно отрезать собственный язык, потому что ляпнуть вопрос, будет ли там Одри, было бы огромной глупостью. Конечно, черт побери, она там будет, это же её отец. Я деградирую. А что будет через десять лет? Какая станция? Деменция? Если так, то хотелось бы откинуться до того, как стукнет тридцать.
– Ладно, что я должен сделать? Нарисовать открытку и зачитать стишок на стуле?
– Если бы я не была твоей матерью и не привыкла к такому рода юмору, давно могла отвесить подзатыльник и сказать, что ты грубый невежа.
– Но ты всё-таки создала меня, так что я, Аллилуйя, автоматически прощён.
– Ты прилетишь или скажешь, что зависать с предками уже не твой уровень?
– А ты быстро учишься, мам, – я смеюсь, качая головой. – Я прилечу, нельзя же давать вам предлог для радости.
– Очень смешно, Трэвис.
– На самом деле, не очень, но повод для улыбки есть.
– Ты совершенно невыносим.
– Получается, слабаки не способны меня выдержать, это радует.
– Ладно, увидимся дома.
– Ага.
Я сбрасываю вызов, чтобы позлить её в добром контексте. Мама не любит разговор, в котором нет прощания. Дома меня будет ждать хорошая взбучка, что в действительности забавляет.
Снова берусь за шпатель, боковым зрением замечая Максвелла. Он присаживается на капот, щёлкает по одному из членов и тихо смеётся, когда игрушка дёргается и покачивается. Я подавляю улыбку, сдирая очередной мужской причиндал с краской. Вместе с ними чувствую, как полосую ножом по сердцу и снимаю один из трёх слоёв. Я души не чаю в машине, и Одри знает об этом. Клянусь, лучше бы она побрила меня налысо ночью, это было бы своего рода милосердием с её стороны. Но Одри не знает сострадания, когда дело касается меня.
– Не знаю, что ты сделал, чтобы она так разозлилась. Не думал выставить счёт за услуги в мастерской?
Я поднимаю глаза и фыркаю.
– Ты не думал меньше тренироваться, чтобы к мозгу успевала приливать кровь?
Коди смеётся.
– Спокойно, неженка,
