же дытына наша.
Да просыпайся ты, Степан».
Тут двери сразу отворились.
Седой отец вышел во двор.
Стоит на сына молча, смотрит.
Слеза ему сбивает взор.
«Ну, ничего себе дытына»,-
Только отец что и сказал.
И так, что кости захрустели,
Ивана тут же и обнял.
Шульга увидел, что у мамы
Уже седая голова.
Отец старее стал, хоть сила
В руках ещё пока жива.
«Да отпусти, задушишь хлопца»,-
Взволновано просила мать.
«Приехал наконец-то, счастье
Такое Бог мог только дать».
Так долго все они стояли,
Пока соседи через тын
К ним обращаться уже стали:
«Смотри, приехал Шульгин сын».
«Что ж тут стоим, пошли до хаты,-
Придя в себя, Иван сказал.-
Проголодался, есть охота.
Без отдыха весь день скакал».
В дому всё так, как раньше было.
В углу лампадка, образа.
И рушники, что вышивала
Мама не жалуя глаза.
Сабля отца на прежнем месте,
Копьё торчит из держака.
Старик говаривал частенько:
«Сабля – жена для казака».
Накрыли стол, за ужин сели.
«Ну, что Иван, как на Сечи?
Не затупились ещё сабли,
Не заржавели перначи?»
«Не затупились наши сабли,-
Иван ответил,– только всё ж,
На Украине нету правды,
Как не ищи, а не найдёшь».
Отец, качая головою,
Со вздохом тяжко говорит:
«Нет, потому что вся старшина
Народ свой дурит и гнобит.
Позажирели атаманы,
Как ляхи стали, все паны.
Народ в кайданы заковали
И в тюрьмы садят без вины.
Не отдадут паны нам волю,
Отымут всё, что только есть.
Ох, много кровушки прольётся
За правду, столько, что не счесть».
Иван вздохнул, перекрестился,
Воды напился и сказал:
«А что сосед наш Татаренко
Дочь свою замуж не отдал?»
«Да нет, Мария в девках ходит.
У нас бывает иногда.
А Татаренко стал богатый,
И на селе он Голова.
Теперь его уж не объедешь
И на возу, так чтоб за раз.
Не помнит вражий сын как в детстве
Со мною коз он вместе пас.
Ну, ты ложись сынок уж поздно.
Ночь наступила, ты устал.
Уж почитай как больше года
В родной постели ты не спал.
Как только батька захрапели,
И мама с ним на тот же лад.
