style="font-size:15px;"> С тех пор как плакал в церкви, Сережа не проронил ни слезинки. Ему казалось, что он превратился в механизм, который автоматически, непонятно зачем, совершает положенные действия.
В голове его не рождалось мыслей, а в душе – чувств. Он не думал о будущем, не страдал по ушедшему человеку. Поднимал ноги – шел. Поднимал руки – что-то делал. Но сам находился словно не здесь, а вот где именно находился – оставалось неясным.
Поминки устроили в доме отца Филарета, где теперь должен был жить новый настоятель.
Все говорили про священника добрые слова. И те, кто любил его. И даже другие, прочие, уважавшие.
Новый настоятель предложил Сереже остаться жить здесь, при церкви.
Мальчик резко отказался. Будто выбил из себя два слова:
– Не буду.
Настоятель не удивился. Спросил только:
– Куда ж ты теперь?
Сережа не ответил.
Хромой Семен пил и молчал. Не просто так молчал от неохоты говорить, но мрачно. Словно думал какую-то тугую мысль, но не видел необходимости ее высказывать.
Кто-то попытался сказать, что, мол, на поминках священников не надо бы пить – не принято. Но Семен только сверкнул на него глазом и буркнул:
– Как же так: поминки без водки? И себя не уважать, и усопшего.
И снова замолчал.
Наконец председатель поднялся и начал речь, обращаясь почему-то к отцу Филарету.
Он говорил так, словно отец Филарет сидел тут, среди них, и вот он к нему обращался. Как к живому.
– Ты… Это… Отец Филарет… Это… Не боись… Мы похоронили тебя как надо. В церковном дворе. И оградку я сделаю как подобает. Я с кузнецом нашим договорюсь – он скует все как надо.
– Как надо, так и скую, – подтвердил сидящий здесь же кузнец.
– И крест поставим.
– И крест скую, – согласился кузнец.
– И еще я… – Семен замер, будто не решаясь сказать, – …и еще я эта… Батюшка Филарет… В церковь ходить буду теперь. Ну, иногда. – Он обвел всех грозным начальственным взглядом и произнес строго: – И всем советую. – Он поднял рюмку. – Ну, Филарет, за тебя… Пусть земля тебе, как говорится – пухом, а небо – одеялом. Хороший ты был мужик, правдивый. Хоть и священник.
Семен выпил, сел и тут же вскочил.
– Да… Я эта… Позапамятовал сказать… По поводу мальчишки твоего… Я… Эта… Могу его к себе в дом взять, если что… У меня там двое малых, ему повеселее будет. Если он, конечно, возражать не станет.
Сережа, конечно, не возражал. И в ту же ночь переехал к Семену. Из книжек взял том Толстого, где «Севастопольские рассказы», Бунина, который про любовь писал, и книгу с неясным названием Евангелие.
Первые две книги, чтобы читать иногда от тоски жизни, а вторую – на память об отце Филарете.
В первую ночь Сереже постелили на полу. Матрац дали хороший, нежесткий, подушку и одеяло. Одеяло, правда, короткое, детское. Но в избе топили до того безвоздушно-душно, что одеяло и не пригодилось.
Сережа
