прибытия на веранде отеля. Рашель была в платье из хлопка, его узор сливался с алебастровой лестницей «Олоффсона», по которой они с отцом поднимались, как на акварели.
Выезд к побережью совсем не походил на мои поездки в обеих Америках. Сначала мы ехали мимо доков, где чёрные хижины смотрят на круизные суда, а мужики с ножищами как наковальни катают ветхие тележки с коровьими шкурами, с которых капает кровь. Миновав городскую черту, мы попали в пышные заросли тростника, именуемые равниной Кюль-де-Сак, простёртой до склонов хребта Шен-де-ла-Сель, затем снова свернули к морю. Далее, посреди мазанок, крытых пальмой и бетонных надгробий – вереница худых темнокожих фигур на велосипедах, красноречиво говорящая о том, что до Африки здесь рукой подать. Всю продукцию этого неимоверно щедрого края принято транспортировать на голове – корзины зелени и баклажанов, вязанки дров столы, гробы, тростник, уголь в мешках, воду в вёдрах, и бессчётное количество всякой всячины непонятного предназначения. Большое и малое ставится на макушку не столько в силу необходимости, сколько по привычке бросать вызов законам гравитации. Сбоку от трассы, в тенистом туннеле деревьев ним разыгрывался целый водевиль деревенской жизни.
Мне повезло, что рядом была Рашель. Как ребёнок среди аттракционов, она любовалась происходящим, с азартом поясняя то, что я не успевал заметить, а тем более понять без подсказки, и так из анекдотических бытовых мелочей вырисовывалась единая картина. Молодая жизнь самой Рашели тоже была полна контрастов. Прошлой ночью я был очевидцем её шаманства, а теперь, беседуя с нею же, я сознавал, что со мной общается высокообразованный человек даже по американским меркам.
На самом деле, Рашель родилась в США и до десяти лет жила в Массачусетсе. По возвращении на Гаити её определили в частную школу, где на английском языке обучались дети дипкорпуса. Вот почему в поездке за препаратом, который обещал Марсель Пьер, мы говорили с ней то о зомби и о занятиях в ВУЗе – учебниках, переходах на следующий курс, допусках к экзаменам – а потом речь снова заходила о лоа. Не знаю, заметила ли она, насколько подобные гаитянские темы, ей казавшиеся обыденными, для меня были в новинку. Кажется, да.
– А чем зарабатываете на жизнь? – спросила она среди прочего.
– В основном, этноботаникой.
– Это что такое?
– Нечто среднее между антропологией и биологией. Мы занимаемся поиском новых лекарств в растительном мире.
– И как – находите?
– Пока нет, – усмехнулся я.
– А мне бы хотелось изучать антропологию или литературу. Скорее, всё-таки антропологию.
– Я тоже так считаю. От одних книг устаёшь.
– Я уже устала.
Она стала всматриваться в горные склоны, вздымавшиеся над дорогой вдоль моря.
– Где-то здесь коллега моего отца видел, как из пещеры вылетел огненный шар, – сообщила она.
В Сен-Марке царил покой. В полуденное пекло не высовывались даже собаки. В дальних концах пустынных
