хстан. Остановились на бивуак в Темиртау. Деда, который оставил троих детей без алиментов, принято называть героем. Дошел до Берлина!
Сколько себя помню мама работала заведующей в детском саду. Папа тоже был каким-то начальником над чертежами. Детским мозгом я в этом плохо разбиралась, поэтому в анкетах писала "инженер".
Бабушка Вера (мамина мама) жила, можно сказать, по соседству – в одном городе. Очень деловая одинокая женщина с высшим образованием и халой на голове. В пестрых, отшитых по фигуре платьях. Еще лет десять после пенсии выходила на работу и каждый день после завода заезжала к нам в гости. Покомандовать.
Папины родители – бабушка Катя и дедушка (просто дедушка – он был один на всех) – жили в деревне, куда нас закидывали на все возможные каникулы.
Где меня с нетерпением ждал двоюродный брат Ромка. Пожалуй самый близкий мой брат – даже ближе родного, потому что ровесники и все игры пополам. С родным братом Сашкой все чаще дрались и делили родительскую любовь.
Мама с папой – выразительный пример социального мезальянса. Когда дружили, дед провозгласил: "Черный хлеб к белому не приклеится!" А они склеились так, что получились Я и Сашка.
Я богатый человек: у меня много родни. Двоюродные 3 брата и 4 сестрёнки. Плюс Сашка.
Вокруг этих людей крутилось мое детство. С ними связаны самые яркие воспоминания. Они главные герои этой книги.
1. УКУТЫШ, или ЛЮТЫЕ МОРОЗЫ
Цигейковая шуба затянута армейским папиным ремнем. На валенках по бокам вышиты снежинки, чтобы не путать левый-правый. Или имя, чтобы не путать хозяина.
Мохнатая кроличья шапка, связана бабушкой.
Поверх мамин мохеровый шарф – узлом назад: туго закрывает нос и рот. Снаружи остались только обледенелые глаза, окаймленные инеем.
Этот волосатый шарф ненавижу больше всего: усиленно дышишь горячим воздухом, а по краю "балаклавы" нарастают безжалостные льдины. И нежным щечкам-булочкам так больно! Как-будто острыми вилками их колют маленькие муравьи.
Поверх шапки с шарфом оренбургский пуховый платок, перекрещенный на груди и завязанный сзади на толстый узел. Узел мешает позвоночнику сидеть в санях комфортно.
Но я терплю.
Папа, как лошадка, везет свою "боярыню Морозову" в садик.
Дальше испытание пострашнее. Всегда боялась одного пандуса, который папа брал штурмом. Влетит на него и так легко ему шагается дальше! А ты перемотанной шарфами и шалями сарделькой скатилась с санок мордочкой вниз. Лежишь, снег жуешь. Терпеливо ждешь, когда вернется папа. Перевернет твою тюленью тушку. Посадит заботливыми руками назад в сани. А папы все нет…
Скачет замерзшим зайчиком уже где-то в районе садика.
Я пытаюсь привлечь внимание призывом о помощи: "Ааааааа"
Кто-то спросил, почему дети все время орут и плачут? Потому что нам проще выразить эмоции визгом, нежели написать об этом диссертацию. Мы приходим оттуда, где отстаивать права принято силой не доводов, а голосовых связок.
Днем солнышко дает разрешение на прогулку.
Зимние прогулки – наказание каждому воспитателю за то, что училась не на экономиста. Сидела бы в бухгалтерии – чай пила.
А здесь стучи, не каблучками, а валенками нога о ногу. Лепи осьминога!
Помню, как помогали воспитателю лепить осьминога. Потом поливали красной водой. Осьминог получился ледяным и розовым.
Каждый участок хвастался своей ледяной горкой – своеобразное соревнование между воспитателями.
В группу возвращались не дети, а снежные колобки. Потные, насквозь мокрые, в сосульках, щеки горят.
У входа в группу веник, чтобы обметать валенки. А что делать с ледяными варежками?
Огненных батарей в зимний период катастрофически не хватало. Рукавички успевали только "напИсать" большую лужу под чугунным радиатором, но не высохнуть.
Поэтому в деревянных шкафчиках сухой комплект всего на свете: от трусов до гамаш.
А вечером снова укутываться и в темниках ехать домой. Медленно. Потому что лошадка теперь – мама.
Я с нетерпением ждала волшебного лета, чтобы из тюленя превратиться в девочку, ходить ногами и иметь во рту голос, а не шарф.
А что же конь-папа и понь-мама? И осьминог-воспитатель? Какая заезженная пластинка крутилась в их голове? Каждое лютое утро в шесть ночи?
"Хочется лета до глупых истерик!
Хочется
