что доверился Балфуру, нежели демонстративно его подозревая; просто потому, что если открыться человеку свободно и безоговорочно, тогда и Балфур будет вынужден почтить его доверием в свой черед. Почему бы, в сущности, и не пересказать историю своей семьи – хоть вспоминать о ней и больно! – того ради, чтобы купить доверительное отношение этого человека. То, что произошло на борту «Доброго пути», Мади, конечно же, разглашать не собирался, но тут ему даже притворяться не надо было – не эту историю требовал от него Томас Балфур.
Хорошенько обо всем поразмыслив, Мади сменил тактику.
– Вижу, мне необходимо завоевать ваше доверие, – промолвил он. – Мне, сэр, скрывать нечего. Я поведаю вам мою повесть.
Балфур удовлетворенно откинулся к спинке кресла.
– Вы говорите – повесть? – просиял он. – Тогда я очень удивлен, мистер Мади, что речь в ней пойдет не о любви и не о деньгах!
– Боюсь, скорее, об отсутствии того и другого, – отозвался Мади.
– Об отсутствии – ну да, – кивнул Балфур, по-прежнему улыбаясь. И жестом пригласил Мади продолжать.
– Сперва я должен ознакомить вас с подробностями моей семейной истории, – промолвил Мади и на мгновение умолк, глаза его сощурились, губы поджались.
Кресло, в котором он сидел, было обращено к очагу, так что почти половина присутствующих оказались у него за спиной, где, сидя или стоя, предавались своим притворным занятиям. Выгадав несколько секунд, словно бы для того, чтобы собраться с мыслями, Мади скользнул взглядом направо и налево, отмечая слушателей, сидевших ближе к нему, вокруг огня.
У самого очага устроился тот самый толстяк, что притворялся спящим. Из всех присутствующих он был разодет наиболее броско: массивная цепочка для часов, толщиной с его пухлый палец, протянулась через всю грудь, между карманом бархатного жилета и передом батистовой рубашки, а к цепи тут и там крепились золотые самородки размером с сустав. Человека, сидевшего рядом с ним, по другую сторону от Балфура, частично закрывало крыло его кресла, так что Мади мог различить лишь блик на лбу да блестящий кончик носа. На нем был пиджак из шеврона, плотной шерстяной ткани переплетения «елочкой»; в таком, конечно же, было невыносимо жарко вблизи от огня: незнакомец вольготно развалился в кресле, но предательская испарина заставляла усомниться в непринужденности его позы. Сигары при нем не было, зато он снова и снова вертел в руках серебряный портсигар. Слева от Мади стояло еще одно «крылатое» кресло, придвинутое едва ли не вплотную, так что он слышал гнусавый посвист дыхания своего соседа. Этот был темноволос, хрупкого сложения и так высок, что казалось, будто он сложился вдвое: он сидел, сдвинув колени и плотно утвердив на полу подошвы ботинок. Он читал газету и в целом изображал безразличие куда успешнее остальных, но даже у него взгляд порою стекленел, как если бы не вполне сосредоточившись на печатном тексте, и страниц он не перелистывал
