того скакуна-красавца, за которого тот заплатил большие деньги. Франция была в этом смысле самой недоверчивой и привередливой страной.
Удостоверившись, что на сей раз все обошлось без обмана, старший таможенник вежливо вернул мне документы и разрешил разгрузку.
Четыре автобокса от французских скаковых конюшен были присланы за новоприбывшими лошадьми. Водители, привыкшие к задержкам, стояли плотной группкой и ковыряли зубочистками во рту. Я спустился по настилу, подошел к ним к сообщил, в каком порядке будут выгружаться лошади. Хотя по-французски я изъяснялся без блеска, мне был хорошо знаком скаковой лексикон – за шесть лет работы в «Старой Англии» я часто имел дело с владельцами и поэтому знал все французские термины не хуже английских. Один из водителей подогнал свой фургон и собственноручно ввел в него гнедую кобылу. Он дружески похлопал ее по крупу и, пока я отвязывал вторую лошадь, пристроил ее в фургон и стал отъезжать. Другие водители приехали с конюхами: так обычно делается, когда надо забрать несколько лошадей. Билли выводил лошадей, а я с Джоном, точнее сказать, один стал разбирать боксы в самолете. Джон ронял брусья, спотыкался о замки, прищемлял пальцы цепями. Из-за большого живота он не мог выполнять никакой работы, где надо было нагибаться. Причина, по которой Ярдман пользовался его услугами, – великая тайна, раздраженно размышлял я.
Предполагалось, что обратно мы повезем четырех лошадей, но разгрузка закончилась, а груз так и не прибыл. Когда прошло еще полчаса, я отправился в здание аэропорта и позвонил одному из тренеров, имевших отношение к перевозке. Он подтвердил, что от него должны были поступить две четырехлетки, купленные англичанами для стипль-чезов, но в аэропорту они появятся лишь в три часа. В извещении, что он получил от фирмы Ярдмана, черным по белому значилось – пятнадцать ноль-ноль. Второй тренер сказал то же самое. Я не стал звонить третьему – похоже, и он получил такое же уведомление. Либо Саймон, либо его машинистка ошиблись, и вместо ноля появилась цифра «пять». Новость была малоприятная: это означало разгрузку в конце дня, когда мы совсем выбьемся из сил. Но неприятности только начинались. Подойдя к самолету, я увидел, что Билли и Джон оживленно препираются. Я не успел понять, о чем они спорили, потому что оба сразу замолчали при моем приближении. Джон сердито пнул ногой настил, а Билли окинул меня наглым взглядом.
– В чем дело? – спросил я.
Билли поджал губы, давая понять, что это не мое дело, однако после внутренней борьбы все же решил ответить:
– У него болит голова, – сказал он, кивая в сторону Джона. – От шума.
Болит голова? Может, так оно и есть, но это все равно не объясняло ни мрачности, ни неуклюжести, ни беспомощности толстяка, да и спора с Билли тоже. Также, вдруг с удивлением подумал я, это не объясняет, почему за всю поездку он не сказал мне ни единого слова. Но поскольку переспрашивать в надежде получить более
