омические истории. Наверное, человеку всегда легче вспоминать хорошее, чем плохое. Книгу эту я писала в разное время, частично публиковала, больше рассказывала друзьям. А потом решила все собрать, подобно кусочкам мозаики.
Достоевский говорил, что жить – значит сделать художественное произведение из самого себя. Ну что же, попробую.
Вот и говори с Отцом
– Что ты мне все время твердишь о вере, о Иисусе, о том, что должна я найти свой путь к нему, – так почти раздраженно говорила я своему кубинскому другу, католическому падре из Майами. – Не хочу я и не могу говорить с твоим Иисусом. Да, моя фанатически верующая бабка-латгалка крестила меня в католичество тайком от моих родителей-атеистов. Специально приехала в Москву накануне войны. Но веру она мне привить не смогла: через два года умерла в блокадном Ленинграде.
– Иисус не только мой, он и твой, он для всех. Понимаю, тебе трудно полюбить Иисуса, – мягко отвечал Марио. – Ну а отца своего ты любила? – спросил он вдруг совершенно неожиданно.
– Да, очень любила и теперь люблю.
– Ну вот и разговаривай с ним, когда надо будет тебе кому-то исповедоваться, рассказать о себе, помолиться.
Разговор этот случился в марте 1993 года в Женеве, в кулуарах Дворца наций, где мы ждали, когда будет слушаться в Комитете по правам человека наш вопрос о политзаключенных на Кубе. Марио был в делегации кубинской оппозиции. Известный священник, служитель небольшого костела в Майами, что стоит на берегу моря. По его приглашению я побывала там через два года на службе, устроенной «В честь русской женщины, помогающей кубинцам». Служба эта – а шла она на понятном всем современном испанском – меня потрясла. Ну а сам Марио спас физически и психологически, душевно, духовно сотни молодых людей, приплывавших на майамский берег на автомобильных шинах, жалких лодчонках, а порой вообще неизвестно на чем, вплавь. Пришлось мне повидать эти детские и подростковые живые скелетики, изможденные и радостные.
Вспоминаю тот давний разговор потому, что чем ближе к концу, тем чаще говорю с отцом, который во многом определил мою жизнь, хотя оказались мы с ним на почти противоположных политических позициях. Но разве это важно? Разве не важнее любовь?
Глава первая
Откуда родом
Хочу воскресить своих предков,
хоть что-нибудь в сердце сберечь.
Ему все дала советская власть
Мой отец Николай Афанасьевич Зорин родился 26 августа 1904 года в старинном верхневолжском городе Молога (Ярославской губернии), который в 1930-е годы исчез с лица земли, затопленный водами первых ГЭС Волжского каскада. Город этот, как и многие обжитые места и деревни серединной России, захлестнул вал индустриализации и строительства гидроэлектростанций. Воды Волги затопили огромные территории со всем, что на них находилось. По странной и страшной судьбе, отец мой, гидротехник, специалист в области проектирования и эксплуатации воднотранспортных путей и гидротехнических сооружений, получивший в конце жизни первым в стране звание заслуженного мелиоратора СССР (1965 год), был причастен к созданию на севере европейской части страны «Русской Атлантиды» и, в частности, к уничтожению своей «малой родины» – города Мологи.
Кажется, в 1966 году оформлял отец бумаги для персональной пенсии и попросил меня отпечатать на машинке его автобиографию. Я с удивлением спросила: «А что это за город – Молога?» Ему явно не хотелось давать объяснений, а у меня не было времени на расспросы. Вернуть бы теперь те дни, когда в суете своих дел так и не удосужилась поговорить с отцом о его жизни.
Он ушел рано – в феврале 1969 года ему было всего 64 года. Ушел совершенно неожиданно для всех родных и друзей. В декабре 1966 года он вышел на пенсию. Вроде бы ожидала его спокойная жизнь. Наконец-то он мог прочитать все те тома русской классической литературы (Толстого, Гончарова, Достоевского, Салтыкова-Щедрина и других наших великих писателей), которые собирал всю жизнь, приговаривая: «Вот выйду на пенсию, и все прочитаю…» Но не случилось. В январе 1969 года уехал в санаторий под Москвой (для номенклатурных работников). Не звонил (не было тогда мобильников), но несколько писем, очень мне дорогих, написал. В санаторий членов семьи не пускали из-за очередной эпидемии гриппа. И вдруг кто-то из врачей позвонил маме и сказал: «Ваш муж в тяжелом состоянии. Инсульт».
Когда я к нему приехала, он никого не узнавал, да и сам был неузнаваем. Лежал маленький исхудавший человечек, все время сучил ногами (потом мне кто-то сказал, что это верный признак близкого конца) и говорил как в бреду, видимо принимая меня за свою младшую сестру Антонину: «Тонька, по грибы надо в лес, по грибы, зимой ведь с голоду помрем…» Острая жалость пронзила сердце. Не было в том санатории никакой реанимации, помощь была оказана неквалифицированно. Умер он ночью, один. Родных рядом не было. Нам не разрешили там находиться.
