аксим лежит на центральной тропе садового участка в пять соток, таращится ввысь и жуёт цветок Кашки. Хорошо…. Счастливое беззаботное детство!
Рядом бабушка, в салатовом халате и жёлтой косынке, копается в грядке виктории. Дедка, стоит в тени молодой яблони, опёршись на трёхрожки, как всегда прищурившись в улыбке. Мятая сетчатая шляпа разбросала мушки солнечных зайчиков по морщинкам лица.
– Дед, подай парню матрас из беседки! Земля ещё холодная, простынет.
Дедка не шелохнулся. Глухота – подарок паровой кузницы.
Максим начинает ощущать прохладу земли. На лицо упала холодная капля. Откуда?
– Ба, облаков нет, а на меня дождинка упала!
– Наверно самолёт пролетел…
– Ну и чё?
– Кто-то в туалет сходил, – улыбается она.
Ещё одна капля, холоднее прежней, упала на лоб. Зажмурившись, он стёр её панамой.
Приоткрыл глаза. Сладкое забытьё кончилось. Ужас пробежал от макушки до пят, подняв все волосы. Сердце, затарахтело пулемётной очередью, подхватывая в свой такт дыхание. В голове заухало. Нестерпимый звон заложил уши. Каждая клеточка тела, бившегося в конвульсиях дикого озноба, готова была лопнуть от нестерпимой боли.
Опять ледяная капля плюхнулась на голову, заставив плотнее сомкнуть веки.
– Блин, как кирпич! – промелькнуло в больном мозгу. – Если не восстановить дыхание и не остановить сердце – сдохну.
Собрав волю в кулак, стиснув клацающие зубы, затормозил дыхание, делая его глубоким и ровным. Сердце забилось реже, но сразу же возникло ощущение воткнутого между рёбер кола. Озноб стал меньше, позволив, наконец, открыть по-настоящему глаза.
Перед лицом покатые капельки влаги вперемешку с осколками стекла. В свете аварийных фонарей, на ребристых пайолах палубы, похожие на пролитою кровь. Вогнутая, с глубокими царапинами, металлическая переборка закрытой каюты, напротив. Вертикальный трап кормового аварийного выхода. Пахнет горелым мясом, жженой резиной и краской так, что першит в горле и дерёт ноздри.
С большим трудом присел, опёршись спиной о трап. Руки ходят ходуном, ноги непроизвольно дёргаются, голова не хочет подниматься с груди.
– Где я? Почему знаю, как всё называется? Что вообще произошло? Боже, как больно думать! Словно шилом в мозгах швыряются!
Утихомиривая трясучку рук, Максим засунул их подмышки и прижал. Виски нестерпимо сдавило, черноту в глазах осветили радужные круги.
Под ногами заросли ландыша. Цветов много, но в большинстве увядшие. Старательно выбирая хорошие, подсознательно понимая, что это для неё, сам стыдится такой мысли.
А на душе – сдали последний экзамен! Прощай школа! Взрослый! Хорошо, что всем классом рванули в лес. Может, сегодня объяснюсь с Людмилой.
Сжимая в кулаке за спиной букетик, Максим выходит на поляну. Ребята у костра выпивают бормотуху и сухое. Смеются, шутят. Она сидит с подругой на поваленном дереве к нему спиной. Застеснявшись, молча, как шёл из-за спины, так и сунул под нос букет.
– Вот идиот! Кто так к любимой! Надо на колено встать и в глаза! В глаза смотреть!
Поздно. Девчонки увидев ландыши, сразу все вспорхнули – Где?
Он махнул рукой, указывая направление. Бухнулся на освободившееся место, повесив голову. Кто-то из пацанов протянул стакан портвейна, – Пей, дурак.
С поляны пошёл последним, чтобы Людмила не видела, как его развезло. Все уехали на автобусе из кольца, а он шлёпал ещё до конечной трамвая. Хорошо никто его не хватился. В пустом салоне хоть расслабиться можно. Но какие кресла, не задремлешь! Вандалы все спинки посбивали, а оставшаяся труба каркаса так врезается в спину.
– Да это не дужка трамвайного кресла врезалось между лопатками. Трап аварийного выхода, – червяком боли проползла мысль.
Сознание медленно возвращалось вместе с кошмаром общей боли.
– Давай, давай открывай глаза, – бухало в голове. – Вспоминай, что случилось.
Красный свет авариек надавил на зрачки. Краска на переборке соседнего отсека потемнела и вспучилась пузырями. Парень, в легководолазном пятнистом костюме чёрного – синего – белого цветов, полулежал на палубе, прижимаясь щекой и грудью к переходному люку.
Максим чуть приподнял голову. Часы. 4 часа 57 минут. Разбитое стекло придавило стрелки. Глубиномер. 150.
– И огурец в виде меня в этой банке. Правда, уже наверно сморщенный, – не весёлый сарказм подстегнул затуманенное сознание. – Так, это всё уже было! Я же уже выбрался отсюда!
