я тут кое о чем вспомнил – я на одну минуту, ладно?» На улице он с облегчением выдыхал воздух и оглядывался. Далеко он никогда не уходил, просто шел быстрым шагом вокруг квартала, чтобы унять беспокойство. Ничего особенного на соседней улице не происходило, впрочем, как обычно. Он прикидывал, стоит ли прямо сейчас позвонить Махмуд Паше насчет оборонных ассигнований или лучше подождать до утра… В кармане у него всегда лежала горсточка арахиса, он щелкал зубами орешки и выплевывал кожуру, ощущая смутную тревогу, совершенно непонятную взвинченность. Пройдясь, он возвращался в кафе или в парикмахерскую, смущенно улыбаясь, с извиняющимся выражением на лице: «Репортер» – самый, наверно, цельный тип современного человека. Джон действительно был славным парнем, и все в нем было бы просто замечательно, если бы не та скорость, которую он задал себе на старте, – впрочем, а не относится ли сие в равной мере и к его знаменитому тезке?
Итак, этой выцветшей фотографией я обязан Китсу. (Много позже ему суждено быть убитым в пустыне, в полном расцвете дурости.) Ах, мания увековечивать, записывать, фотографировать что ни попадя! Мне кажется, она происходит от осознания собственной неспособности – неспособности наслаждаться каждым мигом сполна, когда, вдыхая запах цветка, ты убиваешь цветок, каждый раз, каждым вдохом. У него было чудовищное досье: папки, до отказа набитые надписанными меню, бандерольками от памятных сигар, почтовыми марками, открытками с видами… Позже, однако, во всем этом оказался даже некий смысл, ибо таким странным образом ему удалось собрать целую коллекцию Персуорденовых obiter dicta [106].
Далее к востоку восседает старый добрый пузатый Помбаль, под каждым глазом – солидный дипломатический мешок. Вот уж на кого не жаль лишней толики тепла и участия. Есть две почти неразделимые проблемы, и это едва ли не единственное, о чем он постоянно думает, – как бы не потерять работу и не оказаться вдруг impuissant [107]: национальный пунктик всех французов со времен Жан-Жака. Мы часто ссоримся, впрочем по-дружески, ибо делим на двоих маленькую его квартиру, что всегда сопряжено с определенного рода сложностями, особенно если сложности эти совершенно определенного рода: les femmes. Но он хороший товарищ, у него доброе сердце, и он по-настоящему любит женщин. Когда у меня бессонница или когда я болен: «Dis donc, tu vas bien?» [108] Грубовато, в духе bon copain [109]. «Ecoute – tu veux une aspirine?» или же: «Ou bien – j’ai une jaune amie dans ma chambre si tu veux…» (Это не опечатка: Помбаль называл всех poules «jaunes femmes» [110].)«Hien? Elle n’est pas mal – et c’est tout payé, mon cher. Mais ce matin, moi je me sens un tout petit peu antiféministe – j’en ai marre, hien!» [111] В такие моменты он буквально излучает пресыщенность. «Je deviens de plus en plus anthropophage» [112], – произносит он, комично вращая глазами. Еще ему не давала покоя его работа; репутация у него была не приведи господи, и слухи уже гуляли вовсю, особенно после «l’affaire Sveva» [113], как он это называл; а не далее как вчера генеральный консул застукал его в тот самый момент, когда
Случайных замечаний (
Импотентом (
«Слушай, с тобой все в порядке?» (
Свои мужики (
«Послушай, может, тебе аспирину дать?»; «Да, кстати, у меня тут в комнате одна знакомая барышня, и если ты хочешь…»; курочек, шлюх – «барышнями» (непереводимая игра слов:
«Ну, так как же? Она в полном порядке – и все уже оплачено, дорогой мой. А я сегодня чувствую себя в некотором роде женоненавистником – так, знаешь ли, все надоело!» (
«Я делаюсь антропофагом, и чем дальше, тем больше» (
«Дела Свевы» (
