заканчиваете, что она даже меня беспокоит. Нельзя колебаться в выборе формы, раз опасность настолько очевидна; но я жалею и всегда буду жалеть, что обстоятельства таковы, что принуждают нас выбрать эту форму, которую я сам не могу признать совершенно законной, особенно после того как мы у себя, в России, дали пример процедуры чуть что не с участием представителей[105], показав этим самым перед всем миром, насколько наше дело было просто, ясно и священно.
Между тем в Польше, стране конституционной, мне придется назначить для суждения государственных преступников почти некомпетентный суд, и это при первом случае, когда я мог оказать нации доверие, призвав ее самое быть судьей тех граждан, которые по неблагодарности к своему благодетелю осмелились опередить его намерения, присоединив и другие разрушительные и преступные виды и зная отчасти то, что замышлялось против его священной особы в другой части его государства.
Будет ли это более верным средством охранить страну от всяких волнений и закрыть рот тем, которые пожелали бы видеть несправедливость в каре, которую предстоит наложить на преступников? У меня нет ни знания местных условий, ни опыта, и я говорю поэтому совершенно на ветер и исключительно по долгу безусловного доверия к моему брату, моему лучшему другу.
Итак, дорогой Константин, примите мои слова за то, чем они и являются, – за исповедь сердца. В остальном, будьте уверены, я исполню то, что вы укажете мне как необходимое и неизбежное. С нетерпением жду доклада Комиссии, как резюме того дела, о котором я имею лишь общее и неясное представление.
…Следствие, слава Богу, почти закончено, и теперь заняты составлением доклада и записок о каждом из подсудимых. Это займет довольно времени и выйдет очень объемисто. Что касается суда и его состава, мне остается только преклониться перед тем, что вы по этому поводу говорите в вашем письме.
Позволю себе, однако, представить вам, что учреждение суда, наподобие того, как это было сделано у вас, не может иметь места здесь без нарушения всех конституционных начал, потому что чрезвычайные суды не допускаются, а петербургский суд был именно таким, так как, наряду с Сенатом, в состав его введены были члены, назначенные специально для этого случая.
Все конституционные страны уже отвергают компетентность и правосудность петербургского суда, называя его чем-то вроде военного суда (cour prе́vôtale); к тому же и самое судопроизводство представляется им незаконным, так как не было допущено гласной защиты и виновные, или, точнее, подсудимые, были осуждены, не будучи, так сказать, выслушаны публично и не воспользовавшись правом публичной защиты.
В конституционных странах суды должны быть постоянные, а процесс публичным. То же имело место и здесь со времени истории Лукасинского, правда только в военном ведомстве. Впрочем, я приказал составить для вас по этому вопросу записку, которая, надеюсь, окажется вам полезной и даст вам ясное понятие о том, что можно предпринять,
L’exemple d’une procе́dure Presque representative.
Междуцарствие. С. 215.
