задрала юбку, спустила штаны и напустила лужу прямо на площадке, под двери квартиры своего отца и соседа.
Почувствовав запах мочи, кот чихнул, повернулся и торопливо вернулся обратно к своим гераням, под лучи солнышка, греться. Старик все также неподвижно лежал на диване, носом к стенке. Он уже давно, без притворства, спал, вымотанный и высосанный пьяницей-дочерью до изнурения.
– Краше в гроб кладут! – шептались про него соседи и провожали сочувствующими вздохами, когда он трогался куда-нибудь из квартиры. В свои шестьдесят пять лет он выглядел на все восемьдесят, а то и на девяносто.
Старик в последние годы совсем сдал, весь поседел, сделался мнительным и странным, в простом вопросе, обращенном к нему, скажем, прохожим, вознамерившимся узнать, как найти ту или иную улицу, ему слышалось оскорбление. Он очень похудел, потому что забывал поесть. Часто, он совсем не помнил о присутствии людей и, идя по многолюдной улице, разговаривал сам с собой, жестикулируя руками и кивая.
Когда соседи заговаривали с ним, он недоверчиво и подозрительно в них всматривался, стараясь рассмотреть насмешку, а не находя, все равно затаивал обиду и разговаривал холодно, отчужденно.
Толстый сосед в спортивном костюме, тот самый, кто дал в зубы Маринке, жалел старика и часто обсуждал поведение его дочери со скамеечными старушками. Отставной полковник, он привык к четкому распорядку дня, к дисциплине и зарядке по утрам.
Называли соседа уважительно по имени и отчеству, Димитрий Саввич. Дворовые пьяницы, по стародавней привычке всех оболванивать и подгребать под свою гребенку, обзывали его просто Савкой или полковником.
Он переехал в шестидесяти квартирный пятиэтажный дом на самую красивую улицу города Петербурга сразу же, как вышел в отставку. Из окон его дома хорошо была видна Нева и набережная с неторопливыми толпами прогуливающегося туда-сюда, народа. Он наблюдал гуляк и бывало не раз вызывал по телефону наряд полиции, заметив из окна драку или еще какое безобразие.
Дом населяли, в основном, интеллигентные петербуржцы. А интеллигенция, как известно, сильно страдает от напора беспардонных грубиянов и разного рода нахалов. Интеллигенты теряются, не могут ответить злом на зло, грубятиной на грубятину, матом на мат. Столкновение дворян с рабочими и крестьянами не закончилось с советской властью, а продолжается и поныне. И во времена единороссов это столкновение разных людей с разными взглядами и разным воспитанием особенно сильно заметно в передовой мыслящей столице России, в Санкт-Петербурге.
Полковник в отставке, Димитрий Саввич, почувствовал это сразу. Он увидел, как расхристанные, в разодранных рубахах и грязных штанах, дворовые пьяницы плюются на какое-нибудь справедливое замечание интеллигентного вида, подтянутого мужчины и кричат ему вслед, презрительно кривя губы:
– У, интеллигент поганый!
А интеллигентная,
