и «Я».
Марик присел на землю, внимательно осмотрел могилу и спросил:
– Как ты там, матушка? Надеюсь, тебя больше не мучают они, как меня, – и сжал он горло свое.
Легкий ветерок нес осеннюю листву на восток, гнал бурный поток реки с большей силой, сдувал птиц на лету. Но Марику было словно нипочем. Он как меч в камне, как башня на холме, как скала стоял неподвижно, не моргая, не дыша.
И лишь когда сзади себя он услышал тяжелые, но быстрые шаги, то обернулся. И вместе с ним замерло все. Даже время.
Перед ним стояла фигура в черном халате. Лица и глаз ее нельзя было разглядеть из-за тьмы внутри капюшона, в отличии от огромного меча, висящий за спиной и чье лезвие блестело на утреннем солнце.
Лишь когда ветер снова подул, и время вернула свой ход, Марик набрался храбрости и задал свой вопрос:
– Чего ты хочешь? Уходи, чужаков здесь не желают. Ты понимаешь, что я говорю?
Но фигура не ответила. Она лишь сделала несколько шагов вперед и снова замерла.
– Уходи по-хорошему. Я тебе жизнь спасти хочу…
Но фигура снова ничего не ответила. Нервы у Марика были натянуты, как тетива на луке, который готов был выпустить стрелу с ядом. И если бы фигура вовремя не развернулась и не ушла восвояси, тяжело ступая и треща чем-то металлическим, то эта стрела бы пронзила его душу насквозь.
– Кто же это был? – спросил себя Марик, шагая в сторону села.
Шел Марик до дома с поникшим выражением лица. Его терзала совесть. Она проходила по его телу, словно магма, обжигая и разрушая его изнутри. Со временем он привык к ней, приняв ее как что-то обыденное. Как испражнение после еды, или как слезы после горя.
Как только Марик вступил на тропу, идущую сквозь линию домов, то устремил свой взгляд куда-то высоко в небо. Тучи медленно сгущались над ним, с каждой секундой наращивая свою мощь. Они казались им воротами в рай, туда, куда ему не попасть. Туда, к матери и, возможно, отцу и его братьям.
Он ощущал, как демоны рыщут по лесам и равнинам, по горам и городам в поисках его проклятой души. Он ощущал, как они жаждут его, как они мечтают сожрать его заживо, переварить в его кипящих нечистотами желудках и выблевать, как кошка комок меха. От подобных мыслей Марику стало еще хуже, однако он не спешил успокаиваться или отвлекаться от них. Он хотел, чтобы его терзали сейчас, и отпустили потом, после смерти в забвении.
– Ох, как же мне хочется забыть все эти годы. Как же я желаю сделать что-то по истине полезное и доброе этому миру. И пусть я навечно останусь в этой низине, я хочу остаться с чистой душой.
Марик скривил лицо, сжал веки, прикусил язык. Он не хотел, чтобы его кто-то увидел.
– Марик! Ты почему плачешь?
Голос, подобный лучу утреннего солнца, прозвучал у него за спиной. Марик обернулся и увидел перед собой маленькую девочку в простом платье, поверх которого сидел белый, запачканный фартук. Он быстро и грубо протер лицо рукавом и удивленно посмотрел вниз, и снова услышал голос, на
