только тебе принадлежит, обратно к людям разве что в гости заходит. Опасное оно, искушение одиночеством, лучше его не пробовать вовсе, а то затянет. Её и затянуло: одни коты рядом, но они сами по себе приходят, их и ловить не надо, сами по себе и живут, так что коты – не в счёт.
В тот вечер сидела Баба на берегу речки, смотрела на красный закат, рассуждала, как завтра дождь с ветром встречать, и вдруг ощутила еле заметное приятное щекотание в пятке. Такое ни с чем не перепутать: скачет. Теперь расслабиться надо всем телом и прислушаться, к ней ли? Или далеко и мимо, а значит можно не слезать с тёплого насиженного пригорка. Ладонь приложила к земле… Придётся-таки изготовиться – к ней несётся. Щекочет и щекочет кожу его прыть.
Баба встала, потянулась, не по-женски хрустнула костями, размяла руки, погнулась во все стороны и пошла на горку. Хитрое там место: пока скачет конь вверх, выдыхается, тут-то она его и берёт, немощным. Кони, они понятные: даже когда срываются, всё равно дорогу торную находят, чтобы скакать – по траве-то неудобно, так что путь коня ей известен. Пошла на дорогу принимать. С горки видно его издали: сначала точка тёмная, потом больше, больше, и слышно, как топочет, а потом и как сопит. Этот совсем вольный, скинул седока, похоже. Седло отстегнулось, висит сбоку, мешает, конь оттого ещё злее. Подустал, блестит мылом. Давно, видать, скачет, хочет сбежать от людей подальше, чтобы их не видеть, в одиночество, как она сбежала. Она потому их и ловит так хорошо, что знает, чего коняга хочет – воли. А она сама воля и есть.
Вот конь перевалил через хребет холма и, когда уже не близко и не далеко был, она пошла к нему, широко раскинула руки и всем видом своим показала, что она – скала, и громко покрикивала: «Стой, т-ш-ш, стой!»
Так их учили: хорошо воспитанный конь – а хорошо воспитанные тоже, бывает, срываются вскачь – так вот, хорошо воспитанный интеллигентный конь хоть и рассчитывает на то, что маленький человек подвинется с его пути, но если не подвинулся, то на человека просто так не наскочит. Плохо же воспитанный конь удивится такому скальному человечьему поведению и от удивления замедлится. Тут главное – взять его, любого, воспитанного и не очень, за взгляд. Не руки коней ловят: глаза скалы́ и глаз коня должны встретиться и переплестись в тугой канат, и тогда конь твой. Он тут должен покориться, принять узду как данность ещё на бегу. И он принял, замедлился, остановился, подсел на задние ноги, она взяла его под уздцы: «Тихо, тихо, тихо, мальчик мой…» Взмыленный конь дышал тяжело, втянул живот. «Загнался совсем, – подумала она с сожалением, чуя острый запах загнанного, который ни с чем не спутать, – только на шкуру и пойдёт». И вдруг конь рванулся, встал на дыбы, она повисла на узде, дёрнула его и, оступившись, рухнула в придорожную канаву. Конь упал на неё бездыханный, в конвульсиях, и укрыл с головой, придавил – не шелохнуться.
Быстро всё – в мгновение. Вот была она скала, и он покорный, а вот и нет её, и он сверху скалой лежит.
«Как там в стихах? “Но примешь ты смерть от коня своего”? Так, кажется?
