о двух концах! Как в природе, так и в жизни каждого из нас.
Есть у каждого из нас своя симфония,
Ритм настраивает в сердце век она,
Можно слушать эту дивную мелодию,
Упиваясь звуком, как вином, до дна.
Кто по жизни прямо шагает,
В голове явно марш сохранит:
В сердце ритм будто отражает,
Бурно-бурно душа в нем кипит!
А уж если парит кто, как птица,
Тому вальсировать учиться
Несложно, в облаках любви парить,
И с нежностью все время говорить…
А кто-то под прекрасный звук гитары
Идет, ведя под руку свою музу,
Он счастлив со своим талантом,
Успешно закрепив с ним узы.
Но как же здорово иметь свой ритм души и свет
Ведь на любой вопрос тогда подскажет он ответ,
Как только выбор сложный пред тобой
Тебя гармония спасает и покой!
Торонта
Новый день не был бы столь знаменательным, если б он не считал время, летевшее столь быстро, что практически сбился его собственный календарь.
Да, первая половина жизни, вот она, как на ладони – яркая, солнечная, радостная. Но он редко улыбался, вернее сказать, позволял себе это делать.
Первой, возможно, самой четко выраженной и явной чертою в облике Торонты (а о нем-то сейчас и будет идти повествование) – так это, пожалуй, его самодисциплина, контроль над всеми эмоциями и желаниями. Страстям, казалось, не суждено было одолеет его сдержанность и ясный ум, а хладнокровие, порою поражавшее окружающих, дополняло весь этот достойный характер.
Торонта обладал черным, как смоль, густым и пушистым мехом, а вот глаза.… Напоминая чем-то зимний пейзаж за окном, такой холодный и немного туманный, они излучали какой-то тяжелый металлический блеск, словно бы приковывавший к себе смотрящего в них очевидца. И не позавидовал бы я тому собеседнику, который посмел бы заглянуть в них, предварительно вызвав неодобрение либо же несогласие Торонты с предъявленными ему слишком смело в разговоре аргументами.
Хоть он и был черный лис, уши его были светло-серыми, подобно грозовому небу, которое обыкновенно нависает над нами и давит, словно свинец, перед дождем.
И весь этот черный образ заканчивался длинным, лохматым, довольно-таки пышным и таким же черным хвостом, конец которого был белым, контрастируя с чернотою облик героя. И столь же лохматы и волнисты были его волосы, обрамлявшие, подобно венцу, его голову. Долговязым называли Торонту, но, скорее всего, это было связано с жилистою худобой и достаточно высоким для лиса ростом.
Когда же какой-нибудь зверь заговаривал с ним, он мог ответить таким леденящим душу спокойствием, от которого веяло стальным холодком, а мог и ничего не говорить, но при этом сверлил неудавшегося собеседника тяжелым взором металлических глаз, светлых, будто кромка снега, и одновременно, темных, словно омут лесной. После такого взгляда желание задавать лишние вопросы исчезало, словно бы падая в бездну сего омута, исчезая раз и навсегда.
Жил Торонта отшельником, да мало нашлось бы обитателей в Ноухаусе1, кто мог бы внятно сказать, где же изначально была его родина, да и не располагал сей мрачный персонаж к нанесению ему частых визитов. А стоит заметить, на богатой и еще не тронутой человеком земле проживало множество довольно веселых и отрытых всею душой для общения аборигенов.
Однако же, поговаривали мудрые вороны, что ясно видели, как шагает Тор с мрачным огнем в глазах по чащам, как выкуривает он свой традиционный табак из березовых ветвей, как шелестит его странно длинный черный хвост, будоража осеннюю листву, как покачиваются согнутые плечи – а ведь не в росте здесь было все дело, нет! – и как заходит он на далекую окраину, как садится и долго-долго смотрит вдаль…
Зажатый в теле мрачный дух полыхал в его очах, а посему страшно было слышать, как усмехается он порою иному воспоминанью, явившемуся его взору, но усмешка та мрачная, недобрая, невеселая. Вот такой он был , лис Торонта, по прозванию «Мрачная туча». Но ведь это не всегда было так.
Ворланд
Старые вороны вещали, будто бы и время было другое. Нет, не радостнее, не печальнее, не мрачнее, не таинственнее – оно было иным. Люди тогда еще только-только маленькими группками забредали, опасливо озираясь, на территорию НоуХауса, но совсем не затем, чтобы как-то посягнуть на права аборигенов. Ни разжигания костров, ни
